Читать интересную книгу Переворот - Иван Кудинов

— Спасибо за поддержку, Григорий Николаевич.

— Ну, какая от меня поддержка, я и сам нынче без поддержки шагу сделать не могу, — грустно пошутил Потанин. — Ну а дома как? Марья Агафоновна, дети здоровы?

Потом они вернулись в кабинет. И проговорили до позднего вечера. А когда Гуркин, распрощавшись, вышел на улицу, город уже погружался в сумерки, и от Ушайки тянуло прохладной сыростью. Гуркин вспомнил, как года три назад, мартовским вечером, они возвращались от Потанина вместе с Шишковым, и Вячеслав Яковлевич, возбужденный и радостный, доверительно говорил, что после встречи и разговора с Григорием Николаевичем чувствует себя черноземом, который насквозь пролило благодатным весенним дождичком…

Гуркин испытывал сейчас такое же чувство. «Важно только, — думал он, — куда ляжет этот чернозем и что на этом черноземе будет произрастать…»

* * *

Обстановка все больше усложнялась. Многие волости, формально примыкавшие к Каракоруму, фактически придерживались нейтралитета, норовили быть самостоятельными… Или, более того, открыто сочувствовали большевикам, которые к концу лета, оклемавшись и придя в себя, начали собирать новые силы и кое-где уже переходили к решительным действиям. К тому же в Горном Алтае объявился какой-то отряд красных мадьяр, якобы шедший на соединение с вновь сформированным отрядом Огородникова… Об этом Степану Гуркину сказал подполковник Катаев.

— Откуда у вас такие сведения? — удивился Степан Иванович.

— Сведения самые достоверные, — ответил военспец. — Как говорится, из первых рук. И я вам больше скажу: плохо будет, если Каракорум отнесется к этому благодушно.

— Что же делать?

— Звонить во все колокола. Да, да! И прежде всего связаться немедленно с Бийским гарнизоном. Просить помощи у чехословаков. Телеграфировать в Томск: пока Григорий Иванович там, пусть раздобудет оружия… для каракорумской милиции.

— Для какой милиции? У нас ее нет.

— Округ без милиции — это абсурд!

— И что вы предлагаете?

— Во-первых, продолжать формирование добровольческих отрядов…

— Под видом милиции?

— Нет, Степан Иванович, не под видом, а под флагом свободной автономии. Защита родины — всегда была и есть святое дело каждого гражданина. Поэтому можно прибегнуть и к мобилизации. Частично. И второе. — Он многозначительно помолчал. — Нужно объявить о поддержке Сатунина.

— Сатунина?!

— Да, штабс-капитана Сатунина, — подтвердил Катаев. — И сделать это надо как можно скорее.

— Такие зигзаги мне непонятны.

— Это, Степан Иванович, не зигзаги, а прямой путь к победе. Признаться, я и сам не питаю симпатии к Сатунину. Но у нас нет выбора. Уж лучше Сатунин, чем большевики. Не находите?

* * *

И Каракорумуправа «ударила во все колокола». Медлить было нельзя. Срочные телеграммы, одна за другой, полетели во все концы.

«Шебалино, Онгудай, Кош-Агач, всем волостным управам. Необходимо оказывать упорное сопротивление красногвардейцам, прорвавшимся со стороны Черного Ануя. Скот, особенно лошадей, угонять и прятать, не давать в руки большевиков. Каракоруму права».

«Бийск, начальнику гарнизона. Ждем вашего распоряжения относительно содействия Сатунину. Каракорумуправа».

«Шебалино, Онгудай, Чемал, Мыюта, всем волостным управам. Организуйте отряды, установите разведку, охрану паромов, уточните движение прорвавшихся большевиков и мадьяр. Правительственные войска их преследуют. Сатунин идет вам на помощь. Каракорумуправа».

«Томск, Областная дума, Гуркину. Необходимо для защиты каракорумских границ 75 револьверов, 75 шашек и 300 винтовок».

«Бийск, начальнику гарнизона (вторично). Ответа на запрос относительно Сатунина от вас не получили. Отдали распоряжение населению округа оказывать Сатунину всяческое содействие. Каракорумуправа».

«Омск. Министерство внутренних дел. Просим утвердить уездное управление правительственной милиции. Каракорумуправа».

«Онгудай, Чекуракову. 10 декабря 1918 года. Срочно выезжайте Барнаул губсобрание целью защиты интересов Каракорума. Г. Гуркин».

Это была последняя телеграмма, подписанная председателем Каракорум-Алтайской управы. Спустя пять дней по приказу начальника военного гарнизона Бийска Гуркин был арестован — и ему предъявили обвинение по статье 100 уголовного уложения «в насильственном посягательстве на выделение Горного Алтая в самостоятельную республику Ойрат». Истинных же причин столь неожиданного ареста никто не знал, считали это недоразумением, ошибкой; доктор Донец и брат художника Степан Иванович поехали в Бийск за разъяснением, и капитан Травин, исполнявший в то время обязанности начальника военного гарнизона, выслушав, хмуро и твердо сказал:

— Россия должна быть единой и неделимой… И никому не дозволено рвать ее на куски. Гуркин будет отвечать по закону.

Никакие доводы не могли переубедить капитана.

Возможно, сыграла какую-то роль и личная неприязнь капитана Травина к художнику, но это уже из области предположений… Во всяком случае, Каракорум-Алтайская управа продолжала существовать, с одним, правда, уточнением: теперь она была не просто «управой», а земской управой, что, в сущности, не меняло положения…

Гуркин был заключен в Бийскую тюрьму.

* * *

Спустя месяц после ареста Гуркина в Омск, верховному правителю, была направлена телеграмма с просьбой разрешить алтайской депутации представиться лично ему, адмиралу Колчаку.

Втайне Степан Иванович надеялся, что с глазу на глаз легче будет убедить Колчака в невиновности брата, и адмирал, человек образованный и великодушный, прикажет его освободить.

Однако время шло, а разрешения на аудиенцию у верховного правителя все еще не было. Надежда, вспыхнувшая первоначально, постепенно угасала…

В середине февраля в горах начались снегопады, и все дороги перемело.

28

Адмирал был возмущен полученной накануне телеграммой, в которой английский и французский премьеры настаивали на утверждении генерала Жанена главнокомандующим объединенными войсками на всей территории Сибири. Колчак трижды перечитал телеграмму, словно и не в самом тексте, а в подтексте пытаясь найти нечто такое что могло бы его успокоить, и, не найдя, швырнул её на стол. Плотный голубоватый бланк, скользнув по гладкой дубовой поверхности, спланировал вниз… Тельберг подхватил его на лету, не дав упасть, и аккуратно положил на место, поверх других телеграмм и писем, адресованных лично адмиралу. Затем так же аккуратно собрал бумаги, подписанные верховным правителем, но уходить не спешил. Стоял, скосив глаза на перочинный ножик, лежавший на столе, на деревянные подлокотники кресла, изрезанные этим ножом — странная привычка, и поморщился: управделами с отвращением и даже с каким-то внутренним страхом относился к холодному оружию…

Адмирал стремительно ходил по кабинету, от стола к двери и обратно, почти неслышно ступая по ковру. Сухое резкое лицо его было гневным, а крупный с горбинкой нос, казалось, еще больше выступал над бледными, чуть впалыми щеками. Наконец, он остановился посреди кабинета и холодно, остро глянул на управделами, точно и его подозревал в «сговоре» с иностранцами. Тельберг слегка поежился под этим взглядом.

— Такого приказа я не подпишу, — сказал адмирал. — Это переходит всякие границы. И я не позволю так бесцеремонно вмешиваться в наши внутренние дела… Нет! Извольте знать меру! — После этой тирады, которую выпалил он тремя очередями, адмирал как бы иссяк и надолго умолк, задумавшись. Странное дело, думал он: с одной стороны он, верховный правитель России, не мог обойтись без помощи союзников, дорожил этой помощью, с другой стороны — всякое грубое вмешательство извне глубоко задевало и оскорбляло его самолюбие… Слишком хорошо знал он цену этой щедрости. Слишком хорошо!..

Он вернулся к столу, сел в кресло и внимательно посмотрел на Тельберга:

— У вас ещё что-то есть ко мне? Тельберг помялся.

— Да. Я хотел напомнить о телеграмме Семенова… — проговорил он с видимой натугой, опасаясь, должно быть, вызвать у адмирала новую вспышку гнева. Но Колчак уже обрел спокойствие и отнесся к этому с холодной иронией:

— Вступать с Семеновым в перепалку не вижу надобности. Велика честь! Мы и так излишне либеральничаем. Пора от слов переходить к делу.

Когда Тельберг вышел, наконец, аккуратно, как и все, что он делал, притворив за собой дверь. Колчак посидел, расслабившись, потом резко выпрямился, взял со стола ножик, повертел его, трогая ногтем большого пальца лезвие, и вслух проговорил:

— Да, да, пора переходить к делу!..

Вошедший чуть позже военный министр Степанов, молодой, еще не утративший офицерской подтянутости и не привыкший как следует к новому своему положению, застал адмирала за странным занятием: тот делал перочинным ножиком какие-то отметки на подлокотнике своего кресла и не сразу обратил внимание на вошедшего. Потом взглянул на него, кивком головы пригласил сесть и с усмешкой подумал: «Он, конечно, далеко не стратег, генерал Степанов, но… тактик».