Читать интересную книгу Вертикаль. Место встречи изменить нельзя - Станислав Говорухин

Она ходила по дому в ночной рубашке. Естественно, не умывалась. Естественно, ничего не ела. Иногда она пила воду в кухне из-под крана.

Однажды позвонили в дверь. Катя легко взлетела на второй этаж и, воровато приотодвинув занавеску, посмотрела вниз, это пришел Романов.

Он потоптался под дверью, постоял под окном, вытягивая шею, бесполезно всматриваясь в недра дома.

Катя наблюдала за ним с лукавой радостью, как ученица, притаившаяся от надоевшего учителя. Он был для нее как посланец иного мира, потому что с Митенькою был заодно. Но тот тянулся жалобными истлевшими ручонками из минувшего, а этот из грядущего взывал заботливо и гневно к ее полузадохшейся совести. Жрец Фемиды.

Жрец Фемиды ушел.

— Вот так, — сказала Катя и засмеялась.

Впрочем, сам того не ведая, наш несбывшийся Порфирий Петрович сыграл-таки определенную роль: он помог женщине очнуться от изнурительного оцепенения чувств.

Прежде чем выйти из дому и вывести на дорогу железную свою лошадку, Катя долго умывалась, тщательно одевалась и даже выпила кофе. Она отправилась на розыски бесценной, ненаглядной своей пропажи. Нет, бедная женщина вовсе не рассчитывала вернуть утраченное на место… «Да и вообще — ничего, ничего мне от него не нужно, я только хочу спросить его: почему? пусть он скажет, я спрошу его: за что? пусть объяснит, и больше ничего, ни-че-го больше, а уж я-то справлюсь, я-то сумею, я выживу, но вот так, так, так я не могу больше — когда воздух точно разреженный и я заглатываю его старательно, судорожно, а мне дышать нечем!»

После ряда несложных разнообразных усилий розыски утраченного очень скоро примчали Катю к пансионату, привели ее, можно сказать, прямехонько в кабинет физиотерапии.

Она теперь знала и понимала все, что ей было нужно, а что ей было не нужно, что ей просто не хотелось знать и понимать, она отбрасывала как несуществующее.

Коварного медицинского работника Катя нашла на его рабочем месте. Пчелиное гудение целебного аппарата где-то за плотной шторой в ряду кабинок. Астматическое дыхание невидимого пациента. Невнятный — из соседнего кабинета — концерт по заявкам радиослушателей.

Соня сказала:

— Слушаю вас.

Она бросила невнимательный взгляд на подошедшую, тихо застывшую по ту сторону стола Катю и продолжала скрести авторучкой по трупно-зеленой бумаге физиотерапевтических анналов, подперев ладошкой левой руки пушистую голову. Прелестный Нестор прогреваний и ультразвука.

Катя молчала. Ей, собственно, и говорить-то было нечего и незачем. Она просто ждала, когда ее узнают, вспомнят.

Ее узнали, вспомнили. Авторучка зависла неподвижно, целясь в текст. Потом Соня неторопливо, неуверенно, будто бы что ища, потянулась, зашелестела бумажонками на краю стола, по виду медицинскими, — направления-рецепты, — деловито перекладывая, вроде как для вящего порядка — меньшие поверх больших. Аккуратность маньяка. Очевидно, это увлекательное физическое действие произвело на Соню психотерапевтический эффект («Вам спокойно! Мышцы ваших бедер…»), потому что Соня подняла к Кате уже достаточно наглые, вопрошающие глаза.

— Слушаю вас, — повторила с легким, едва заметным напряжением, с подчеркнутой предупредительностью.

Катя смотрела на нее, улыбаясь. Она бы, может, и ответила, но рот свело от ненависти, челюсти не разжать.

И, увидев, как она смотрит и улыбается — одними только плотно стиснутыми губами, а глаза холодные, неподвижные, как у мертвой, — Соня пролепетала:

— Сережа, — и, втягивая голову в плечи, отстраняясь, как от удара, уже в полный голос: — Сережа! — но захлебнулась в крике с таким умопомрачительным всхлипом, точно кто-то вовремя и грубо пережал ее нежное горлышко.

Он — на ходу натягивая на голое тело рубашку, припрыгивая и ковыляя неловко на полувсунутых в кроссовки ногах. Он. Сережа. Се-ре-жа.

Сразу понял все. Схватил Катю за руку, поволок ее за собой. Он быстро тащил ее по каким-то светлым узким коридорам, пустым лестницам.

Катя торопилась следом, не успевая, прыгая через две ступеньки, счастливая.

Так, в бодром спринтерском темпе, они выбрались на задний двор. Нечистый развал вокруг помоечного контейнера, глухая бетонная стена с куриной лапкой пацификов и матерным словом, счастливая толстая кошка на газоне. Здесь они остановились, оба — тяжело дыша, она — уставясь на него, как на идола, он — оглядываясь по сторонам.

— Я не могу без тебя, — сказала Катя. — Не уходи.

— Только давай без вот этого, — попросил Сергей, морщась.

— Не уходи, — сказала она. — У меня не получается без тебя жить.

Он застегивал рубашку, заправлял ее в джинсы.

— Ты только не дергайся, Катенька, — сказал он. — Все будет хорошо. Ты же умница. Ты красивая женщина. У тебя квартира, дача, машина. У тебя все еще будет.

Она слушала его внимательно, как собака — хозяина.

— Я не могу без тебя жить, — сказала она потом. — Я без тебя умираю.

Она улыбалась растерянно и виновато, смотрела вопросительно.

— Ой, мать, — он вздохнул, — я из-за тебя в психушку соскочу.

Тогда она сказала:

— Живи, как хочешь. Только не уходи. Тебе девка эта нужна? Пусть будет. Живи с ней. В дом ее приводи. Только не уходи.

— У тебя с головой все в порядке?

С рубашкой Сергей покончил и теперь завязывал шнурки, вольно болтавшиеся на кроссовках.

— Я понимаю, я мешаю тебе, — сказала она и вдруг предложила: — А ты меня убей.

Он обернулся, вздрогнув, и увидел ее смеющиеся глаза.

— Тебе же не привыкать, родной ты мой! — весело напомнила она.

Он ненавидел сейчас эту женщину и боялся ее.

Он шагнул к ней, ухватил пальцами за волосы — и как только голову не отвернул? — и увидел ее взгляд, радостный, властный, высокомерный.

— Ты приходи, — сказала она. — Я тебя ждать буду.

Он и в самом деле мог бы убить ее сейчас. Он понял это и оттолкнул, почти отшвырнул ее от себя.

— Я тебя всегда жду, — сказала она и смотрела так нежно, так преданно, лапушка.

— Ведьма, — сказал он, сатанея от бессилия и злости. Катя улыбнулась ему виновато, развела руками: что, мол, поделаешь, какая есть.

Она неслась не через поселок, а кружным путем, по старой дороге, теперь осиротевшей без машин и людей и потому позволившей Кате выжать из ее скакуна все его лошадиные силы.

Слепящее мелькание вытянутых теней. Задержанное на вдохе дыхание. Холодок в — Соня сказала бы — грудной полости.

В замшелом сумраке полудетской памяти скользнуло что-то библейско-былинно-мифологическое, о каких-то врагах, хазарах-халдеях, что ли, которые сами — суд и власть и нет над ними закона, и кони их прытче вечерних волков. Вот это — о вечерних волках — особенно запомнилось, видимо, изумив магнетической дикостью словосочетания. Катя, вспомнив, подумала о себе в поэтическом злобном упоении скоростью — я тоже вечерняя волчица (ах, ах, какое самомнение, деточка!), но она думала — и плевала я на всех вас, и будьте вы все прокляты; она думала — я тоже сама суд и власть, — и это было уже опасно.

На приятно-основательном старом диване в «Митенькином кабинете» под стоны и взвизги пружин энергично совокуплялись полуодетые Соня и Сергей.

— Уедем, уедем, — бормотал он, тыкаясь лицом в ее пушистые волосы, в ее душистую шею. — Уедем давай. Спрячемся где-нибудь.

— В мужья просишься, детка? А на фиг ты мне сдался? — Она улыбалась польщенно.

— Ну и сучка же ты, — беззлобно сообщил он.

— От кобеля слышу, — бойко отозвалась она.

Пауза прервала диалог влюбленных по естественным физиологическим причинам.

После чего Сергей отвалился к стене, а Соня одернула юбку.

— Вот бы Катька твоя пришла! — мечтательно ужаснулась она. — Ой, что тогда будет!

— Ничего не будет. Она разрешила.

— Иди ты! — изумилась девушка. — Ну баба у тебя! Класс!

— Катю не тронь, — предупредил Сергей.

Ревность легкой тенью неприятно исказила хорошенькое Сонино личико.

— Всю юбку помял, сволочь. А чего это — «не тронь»?

Не ответил.

Соня приподнялась на локте, целовала его закрытые глаза, поглаживая ласковой лапкой его влажную грудь.

— Слушай, расскажи, как ты мужика-то ее прикончил?

Сергей открыл глаза.

— Ну расскажи, — канючила она.

— Ты что, совсем, что ли?

— Ну как, как ты его? Топором, да? Нет? А как? Задушил? Да? — Она навалилась вдруг на Сергея, смеясь, схватила руками за горло. — Жалко, что ли, рассказать? У, жадина-говядина!

И тут Сергей выдал ей хор-рошую оплеуху, пришедшуюся по розовой щечке. Ну не хватило у него чувства юмора, что поделаешь, бывает. Зато у Сони хватило.

— Ах ты дрянь! — захохотала она, садясь.

Растрепанные бронзовые волосы, золоченый кооперативный крестик, вскочивший с груди на загорелое плечо, смазанная тушь на веках.