Шункаха Люта на секунду заколебался, когда преподобный Мэтью сказал, что можно поцеловать невесту, а потом очень нежно взял лицо Брианы в свои руки и прикоснулся своими губами к ее губам.
— Охиннийан, вастелакапи, — прошептал он. — Навеки, любимая.
Сердце Брианы переполнилось сильным чувством любви к человеку, который стал теперь ее мужем и перед христианским Богом. Она даже забыла, что они не одни, пока Мэтью Джексон не кашлянул, несколько смущенный необходимостью вмешаться в такой интимный момент.
— Я позабочусь о бумагах, когда вернусь в город, — сказал он Бриане, оторвавшей взгляд от лица Шункаха Люта. — И потом привезу ваше брачное свидетельство.
— Спасибо, преподобный, — горячо сказала Бриана. — Вы очень добры. Вы всегда по-доброму и с уважением относились ко мне. Я хочу, чтобы вы знали, как я это ценила тогда и ценю сейчас.
Мэтью Джексон взял руку Брианы в свою и погладил:
— Будь счастлива, дитя мое.
— Я буду, спасибо. О! — воскликнула она, смущаясь, — я не заплатила вам.
— Нет необходимости, — сказал Мэтью Джексон, тихо посмеиваясь.
— Вы уверены?
— Еще как уверен. Спокойной ночи.
Бриана проводила священника до крыльца, а потом вернулась и встала рядом со своим законным мужем.
— Это было не так уж плохо, правда, милый?
— Правда. Как долго вы с ним знакомы?
Бриана пожала плечами.
— Пять или шесть лет. А что?
— Он любит тебя?
— Любит меня? Почему ты так думаешь?
— Из-за того, как он смотрит на тебя.
— Тебе это показалось.
— Возможно, — Шункаха Люта положил руки на плечи Брианы. — Митавин, — произнес он. — Моя женщина.
Его руки скользнули вниз, а потом снова поднялись, и Бриана затрепетала от его прикосновений. Она принадлежала ему сейчас, в беде и в радости, в болезни и здоровье, до конца дней своих.
Она подняла лицо, закрывая глаза, когда рот Шункаха приблизился к ее губам. Его зубы были такими теплыми и до боли знакомыми. Она почувствовала, как тело откликается на поцелуй, почувствовала, как сердце начало отчаянно колотиться, когда он стал более глубоким и страстным, более требовательным. Внутри все задрожало от желания и восторга. Скоро, подумала она, скоро он овладеет ею, унося ее в мир, где нет красного и нет белой, а есть только мужчина и женщина.
Шункаха взял ее одной рукой за талию, другой подхватил под коленями и поспешно понес в спальню, положил на кровать и вытянулся рядом с ней.
Он целовал ее лицо и шею, ее пальцы и руки, ее волосы, уши, нос и глаза, и все это время его руки проворно расстегивали корсаж, снимая платье и нижние юбки, сорочку и панталоны… Он ругался про себя, что белые женщины носят слишком много одежды, пока не обнажил ее полностью. Все ее тело дрожало от наслаждения.
Она почувствовала его руку на своем увеличившемся животе, открыла глаза и увидела, что Шункаха смотрит на нее. Его темные глаза потеплели от любви, благоговея перед чудом, превратившим его семя в живое существо. Их ребенок крепко толкнул маму изнутри, и Шункаха Люта рассмеялся.
— Наш сын беспокойный, — сказал он. — Он не тревожит тебя?
Бриана качнула головой:
— Нет. Каждый удар напоминает мне, что он сильный и здоровый, как его отец.
— Я слабею в твоих руках, — прошептал Шункаха. — Мое сердце колотится, как у испуганного оленя, а тело больше не мое, оно принадлежит тебе, и можешь делать с ним все, что захочешь.
Бриана улыбнулась в ответ его словам:
— Ты доставишь мне огромное удовольствие, если снова поцелуешь.
— Хоть всю ночь напролет, если это твое желание.
— Тогда всю ночь, — пробормотала Бриана. — Доставляй мне удовольствие всю ночь…
* * *
Новость о Брианином муже-индейце быстро распространилась по Винслоу. Большинство людей были шокированы и чувствовали отвращение при одной мысли о том, что белая женщина живет с индейцем. Таких вещей просто еще не делали. Наоборот, известны были — и даже многочисленные — истории о белых женщинах, которые покончили с собой, лишь бы не отдавать добродетель какому-нибудь дикарю. Но чтобы порядочная, уважающая себя белая женщина жила с индейцем по своей воле, вышла за него замуж, такого еще не слышали.
Бриана знала, что многие люди станут избегать ее и никогда не примут ее брак с индейцем, но была уверена, что преподобный Джексон преувеличивал, говоря, как плохи будут дела, пока не поехала в город за покупками. Женщины переходили улицу, чтобы избежать встречи с ней, мужчины смотрели на нее глазами, полными глубокого возмущения. Некоторые делали замечания, после которых щеки Брианы вспыхивали от негодования, а уши загорались от смущения.
Бриана готова была расплакаться, входя в магазин. Она сжала руки в кулаки, когда Марджи Крофт направилась к ней, готовая развернуться и убежать, если женщина даже посмотрит на нее не так.
Но Марджи Крофт была хорошей, порядочной, богобоязненной христианкой, которая придерживалась мнения, что все мужчины (и женщины) равны перед своим Создателем. Она ослепительно и дружелюбно улыбнулась Бриане, взяв ее список, болтала о разных пустяках, подбирая нужные товары.
Бриана постаралась спрятать слезы, вернувшись домой, но Шункаха почувствовал: что-то случилось. Он подождал, пока она отложит покупки, а потом обнял ее.
— В чем дело, митавин?
— Ни в чем. — Ее голос был полон невыплаканных слез, и она не смогла посмотреть ему в глаза.
— Так плохо, что ты не можешь рассказать мне?
— О, Шункаха, преподобный Джексон был прав! Никто не заговорил со мной, но все смотрели, как будто я была грязной. Я ничего не сделала плохого! Какая им разница, если я вышла замуж за индейца?
Шункаха Люта пытался успокоить ее. На лице его была горькая злость, смешанная с сожалением о том, что ее любовь к нему доставляет ей даже минутное несчастье. Он знал: ее народ никогда не примет его. Старые боли и старая ненависть зашли слишком далеко. Но он не понимал, как кто-то мог недобро относиться к Бриане. Она была великодушной, воплощением всех тех добрых качеств, которыми боги наделили женщин.
Он обнимал ее, пока не иссякли слезы, потом отодвинулся, глаза его были задумчивы.
— Ты уверена, что хочешь остаться здесь, Ишна Ви? Не лучше ли вернуться назад к Черным Холмам и жить там, где никто не будет смотреть на нашу любовь косо?
Бриана упрямо затрясла головой:
— Это мой дом. Наш дом. Я не уеду. Я не позволю горстке недалеких дурачков выселить меня.
Он не спорил, зная: все, что бы он ни сказал, только еще больше укрепит ее намерение остаться.