«Детушки [неотвязно «приставшее» детское прозвище]» или «перед» оным, который, в свою очередь, обращался к Одри – без зримого намека на иронию или самоосознание – «Моя маленькая Принцесса» и вместе со своей женой «портил» Одри такими щедрыми и избыточными дарами, что иногда они вызывали напряжение между Хоуп и последней миссис Сайп, впрочем, их [как выражалась Хоуп] с самого начала нельзя было назвать «близкими подругами». [По взаимной и негласной договоренности наша Одри взяла за правило поименно обращаться к Хоуп «Мать» или «Мама», а ко мне – «Рэндалл», «Рэнди» или, когда злилась или пыталась иронизировать в вечной борьбе за юношескую независимость против послушания, «мистер Нэпьер», «мистер и миссис Нэпьер» или (с незамутненным сарказмом) «Сладкая Парочка»]). Вдобавок к четырем отвлекающим, пред-раковым пятнышкам, или сыпи, или «кератозу» на самом видном месте лба только в последние годы губы отчима Хоуп также приобрели привычку продолжать слегка двигаться вслед за тем, как он заканчивал речь, – словно смакуя вкус слов, либо молча их воспроизводя, – и эти движения иногда напоминали о каком-то маленьком зверьке, которого сбили или переехали, а он продолжает влажно корчиться на дороге, что, говоря мягко, смущало. Также есть вопрос или проблема согбенной спины и торчащей головы «Отца», отчего он как будто сует лицо и рот прямо вперед в агрессивном, почти хищном ключе, что не менее смущает и может быть следствием гериатрической осанки или смещения диска, или же на его спине встал, или «набух», горб, – к этому он, очевидно, относится очень чувствительно и о чем никому в «семье» ни при каких обстоятельствах не разрешается говорить, за исключением его жены, и она внезапно трогала или толкала его торчащую голову и говорила: «Эдмунд,
выпрямись, ради Бога», – с тоном, от которого всем за столом неудобно. Затем последовала крайне краткая и почти «стробическая» ассоциативная картина, в которой отчим Хоуп и она сама – в какой-то давний или отдаленный момент прошлого – сидят вместе в незнакомом купе или спортивной машине, несущейся по проселку или заметно неблагополучной внутриматериковой дороге Штата в знойном свете августа или конца июля, сцена интерьерная, внутри автомобильного салона, за рулем сидит молодой и какой-то неиссеченный «Отец» – с его железно-серыми волосами, маленькими, жестокими усиками и тонкими, опойковыми «крагами» или водительскими перчатками – экстерьерные пейзажи и разделительная центральная или средняя линия растягиваются и пролетают с неестественными темпами скорости, словно машина двигалась слишком быстро для наличествующих дорожных условий, а молодая и заметно более стройная и симпатичная Хоуп пользуется косметическими продуктами перед маленьким, встроенным зеркальцем антибликового козырька, или визора, пока «Отец» с прямой, презентабельной осанкой и суровыми глазами, напряженно прикованными к дороге впереди, заверяет ее, что дело не столько в неприязни или «неодобрении» этого парня как такового, тогда как мощный транспорт удаляется вперед, в сияющую дымку позднего лета, и вся короткая картина, или внутренний «морок», или кадр такие быстрые и несообразные по ощущению, что, так сказать, «увидеть» их можно только действительно ретроспективно.
Согласно моим карманным часам, с той поры, как мы вошли в «19 лунку», минуло не больше пяти-шести минут. Дождь теперь хлестал по выпуклому, сводчатому и стеклянному окну как будто в васкулярных или перильстатических «импульсах» или «волнах», и во время коротких, ритмичных пауз или затиший можно было различить рощу деревьев, гнущихся и колыхающихся от жестокого ветра грозы на Восемнадцатой скользкой «дорожке с изломом», а также фигурки страстных групповых гольфистов в перспективном сокращении, задержавшихся до самого конца и теперь бегущих к своим картам или навесу «Про-Шопа», тогда как из-за шипов на бутсах им приходилось преувеличенно высоко шагать, словно они бежали на месте. Те, что в шляпах, придерживали их одной рукой. Длинный бар и столы из красного дерева в «19 лунке» постепенно заполнялись по мере того, как все больше и больше человек убегали с разных частей корта от грозы, чтобы погреться и переждать ливень, прежде чем отправиться домой и к остаткам своих семей. Рука «Отца» дрожала, когда он манипулировал резаком для сигар – предположительно, требующим большой точности. Многое из разговоров самых последних посетителей касалось молнии и вопросов, не видел и не слышал ли кто-нибудь на корте молнию, а также кто среди постоянных членов «Раританского клуба» все еще остается «снаружи». Многие из лиц мужчин казались необычно гладкими и порозовевшими – причиной цвета служил адреналин от внезапного бегства. Актуарно говоря, молния ежегодно убивает в среднем больше 300 граждан западных индустриализированных стран – и это больше среднего числа случайных смертей, обязанных либо походам на лодках, либо укусам насекомых вместе взятых, – и существенное число этих электропоражений имеет место на гольф-кортах страны.
С той поры как наша Одри окончила школу салютатором[37] своего выпуска и предшествующей осенью покинула «гнездо» дома ради первого академического года во вне-штатном Брин-Маре (хотя она преданно звонит домой раз или дважды в неделю), единственным крупным конфликтом нашего с женой брака стало то, что теперь она внезапно заявляет, будто я «храплю» и будто этот предположительный «храп» не дает ей заснуть или вовсе лишает вожделенного сна. К примеру, я тихо лежу навзничь со сложенными на груди пред-плечьями и ладонями (это обычный способ, с которым я готовлюсь постепенно расслабиться и провалиться в сон) на спине, и в нашей дорогой спальне на втором этаже стоят приятные темнота и тишина, тогда как по стенам движется отраженный свет от редкого дорожного движения по тихому или «приглушенному деревьями» перекрестку и интересным манером вытягивается, искажается или пропадает на углах северной и восточной стен, пока я постепенно расслабляюсь и мирно погружаюсь мало-помалу в добрый ночной сон, как Хоуп вдруг злобно вскрикивает в темноте, заявляя, что из-за моего «храпа» ей невозможно уснуть, и настаивая, чтобы я либо перевернулся на бок, либо ушел и лег в «гостевой» спальне (которой по негласному соглашению мы теперь называем бывшую детскую спальню Одри) и «ради Бога» подарил ей минутку «покоя». Теперь это имеет место быть почти на еженощной основе – в отдельно взятые ночи даже не раз, – и чрезвычайно фрустрирует и огорчает. При расслабленном состоянии внезапная ярость ее вскрика переполняет мою нервную систему адреналином, кортизолом и другими стрессовыми гормонами, а резкость, с которой она вскакивает на кровати в сидячую позу – как и нотка проникновенной досады или даже враждебности, проникающая в ее голос, словно эта проблема тихо изводила ее многие годы и теперь она наконец дошла до края или, как говорится, оказалась «на конце веревки», – вызывает у меня ряд естественных, физиологически «стрессовых» реакций,