дамы носили эти последние летом, до того, как вошли в моду шелковые чулки; притом положено, чтобы такой чулок был натянут туго, как кожа на барабане, а кокетливая подвязка скреплена булавками или чем-нибудь иным, как нравится и угодно даме. Далее, ни в чем так не хороша ножка, как в легком белом башмачке либо в туфельке черного или цветного бархата с заостренным носком, столь изящно скроенной, что и вообразить себе трудно; я видел эдакие на одной нашей весьма знатной даме, и уж так они мило на ней выглядели, что просто загляденье!
За что еще можно назвать ножку красивою? Ежели она велика несоразмерно, она уж не так хороша, а ежели слишком мала, то умаляет весь облик и очарование своей хозяйки – недаром же хоть оно и неучтиво, а говорится: «П… велика, да ножка тонка». Нет, надобно, чтобы ножки были среднего размера, какие у большинства дам я и видывал, тогда только они и соблазнить способны, тем паче если дама ножку высунет из-под платья, и повертит ею, и взбрыкнет шаловливо, и покрутит заостренным носком беленького своего башмачка (тупой носок нынче не в моде) – а в белой обуви нога всего красивее. Но только эдакие башмачки следует надевать одним лишь высоким и стройным женщинам, а не коротышкам и карлицам, у коих этот длинный носок хлопает по полу и болтается, точно палица на поясе великана или бубенчик на колпаке паяца.
И другого еще пусть остережется дама, а именно: не следует ей отрекаться от своего пола, переодеваясь мужчиною в маскараде или где-нибудь еще, ибо мужская обувь способна обезобразить даже самую прелестную ножку в мире; всякая вещь должна сохранять натуральный вид и быть на своем месте; отказываясь же от своего пола, утрачивает дама вместе с тем красоту и природное свое очарование.
Отчего и нежелательно, чтобы дама мужеуподоблялась, желая покрасоваться в таком виде пред всем светом. Вот недавно наши дамы ввели в моду красивые береты с пером, которое носят на манер гвельфов, гибеллинов или же в самой середине лба (чтобы оставить его весь открытым); так и этот убор не ко всем идет, ибо для него надобно иметь хорошенькое, прямо-таки кукольное личико и особо тонкие черты – вот как у нашей королевы Наваррской: взглянешь ей в лицо, так сразу и не скажешь, хорошенький ли ребенок пред тобою или знатнейшего рода дама, каковою она и была.
Вспоминается мне, как одна дама лет двадцати пяти, недавно представленная ко двору (и мне знакомая), вздумала подражать королеве, изобразив из себя опытную прелестницу: она явилась в бальную залу в мужском наряде, будучи к тому же высокого роста и сложения мужеподобного; уж поверьте, не было там человека, что не оглядел бы ее пристально и не посмеялся над нею; даже сам король отпустил шутку в ее адрес (а уж в шутках ему не было равных во всем королевстве), заметив, что она походит на палку от метлы, а еще на малеванных фландрских баб с трубкою в зубах, коих вешают над каминами в тавернах и кабаках; он приказал передать ей, что ежели она вновь явится ко двору в таком наряде и обличье, то и ей сунут трубку в рот, дабы потешать и веселить придворных. Вот что заявил король, ибо равно невзлюбил он и саму даму в нелепом ее уборе, и глупого ее супруга.
Потому-то переодевание и нейдет ко всем без различия дамам; даже если королева Наваррская, красивейшая в мире женщина, вздумала бы надеть чужой чепец, пусть хоть самый кокетливый и яркий, красота ее много утратила бы, ибо два разных вида красоты несовместимы; правда, она в том не нуждалась, ибо красоты ей было не занимать. Опять-таки вздумай она показать свою ножку (а столь прелестными, как у нее, не могла похвастаться ни одна дама), выставив ее в непривычной для нашего глаза обуви или же, например, в простеньком башмачке при парадном платье, то и к ножке этой любой остался бы нечувствителен и равнодушен. Так не следует ли отсюда, что прекрасные дамы должны одеваться и показывать свои наряды с величайшей осмотрительностью?
Мне довелось читать в одной испанской книге, озаглавленной «El viage del Principe», о путешествии, совершенном королем Испанским в Нидерланды во времена правления отца его императора Карла. Там рассказано, что среди прочих пышных приемов, которые устраивали для него тамошние изобильные и богатые города, особо отличилось празднество королевы Венгерской, жившей в городе Бен, после какового празднества сложена была даже поговорка: «Mas brava que las fiestas de Bains»[37].
Королева Венгерская придумала представить и разыграть осаду замка со всеми положенными военными маневрами (случай сей был уже мною описан в другой книге), и вот во время этой осады устроила она, среди прочих роскошеств, праздник, по великолепию доселе невиданный, в честь императора, своего зятя, в честь сестры своей, королевы Элеоноры, в честь короля, своего племянника, а также для всех сеньоров и придворных кавалеров с дамами. В конце праздника пред гостями явилась дама со свитою из шести нимф холмов и гор, представлявшая богиню-девственницу охоты; все семь дам были облачены в античные одежды из серебристо-зеленого полотна, у всех семерых в волосах мерцал лунным светом алмазный полумесяц; они несли луки со стрелами и богатые колчаны за плечами, а сандалии их, также из серебристого полотна, столь изящно облегали ножки, что и описать невозможно. Вот такими и вошли они в зал, ведя собак на сворках, и приветствовали императора, разложив пред ним на столах всякого рода дичь, якобы добытую ими на охоте.
Вслед за ними явилась богиня Палес, покровительница пастухов, в сопровождении шести нимф зеленых долин, одетых в серебристо-белое полотно, с такими же головными покрывалами, усыпанными жемчугом, и в серебристо-белых сандалиях; они несли молоко и сыры и также поставили все это перед императором.
В третий выход настал черед богини Помоны с нимфами и дриадами, несущими плоды. Помоною была одета дочь графини Атремонтской, доньи Беатрисы Пачеко, фрейлины королевы Элеоноры; девочке было тогда не более девяти лет. Ныне она зовется госпожой адмиральшею де Шатильон, ибо адмирал женился на ней вторым браком; так вот, эта девочка-богиня преподнесла императору множество самых сочных и изысканных фруктов, какие только произрастают на земле, и, невзирая на юный возраст, сопроводила свой дар столь нежной и разумной речью, что император и все собравшиеся пришли в восторг, пожелав ей и впредь оставаться такой же прелестной, мудрой, благородной, добронравной, грациозной и остроумной дамою; так оно впоследствии