Перед «второй акцией» я не хотел всерьез принимать во внимание возможность бегства в «арийскую» часть города, боясь постоянной зависимости от каждого соседа, каждого прохожего, я хорошо понимал, что меня может выдать любой ребенок. Я полагал, что вне гетто вероятность гибели составляла для меня 99 процентов. В гетто же мне предстояла смерть — причем со стопроцентной вероятностью. Мне — нет, нам — следовало использовать этот минимальный шанс. Здесь у нас с Тосей не было разногласий.
Один музыкант, отличный скрипач, дал нам адрес польской рабочей семьи, которой жилось плохо и которая поэтому была готова укрыть евреев — разумеется, за соответствующую плату. Сам он хотел бежать из гетто позже, но не успел — погиб в Треблинке. Когда мы прощались, он печально посмотрел на нас и не сказал ни слова. Когда мы уже стояли у двери, он взял в руки свою скрипку, лежавшую на комоде. Он играл, правда несколько медленнее и более элегически, первые такты аллегро мольто из квартета до-мажор Бетховена, соч. 59, № 3.
Как преодолевать границу гетто? Было две возможности — присоединиться к колонне, которая ранним утром шла на работу, и, оказавшись вне гетто, отделиться от нее, быстро выбросить повязки со звездой Давида и куда- нибудь убежать. Правда, нам нельзя было взять с собой хоть что-нибудь, хоть самую небольшую поклажу. Другая возможность — выбраться во второй половине дня, примерно между семнадцатью и восемнадцатью часами, когда возвращались рабочие колонны и часовые были полностью поглощены личным досмотром, производившимся поистине страстно.
Преимущество второго варианта заключалось в возможности взять с собой хотя бы маленький чемоданчик. Конечно, часовых у стен гетто приходилось подкупать. Это сделал еврейский милиционер, организовавший побег. Он получил деньги и разделил их с немецкими жандармами и польскими полицейскими. Так он сказал мне, когда мы торговались о сумме подкупа. Но милиционер обманул меня, оставив деньги себе. Когда его мнимые дольщики, немец и поляк, повернулись к нам спиной на участке границы, ярко освещенном прожекторами, он крикнул: «Теперь прямо, и быстро!» Так мы и поступили, быстро пойдя прямо, и не более чем через двадцать шагов оказались за пределами гетто. Было 3 февраля 1943 года. Через две-три минуты нам предстояло узнать, что ждало нас в нееврейской части Варшавы.
ИСТОРИИ ДЛЯ БОЛЕКА
Границу, разделявшую две части города Варшавы, мы переходили со всей возможной поспешностью, как вдруг услышали сзади слова сколь безобидные, столь же и ужасные: «Стой!» Два служащих польской полиции, которую немцы терпели и использовали и которую из-за цвета ее еще довоенного обмундирования называли «синими», захотели проверить наши документы. Я сказал без обиняков, что у нас их нет, так как мы евреи, только что вышедшие из гетто. Им следует доставить нас в немецкую жандармерию.
Нас охватил страх, но не отчаяние. Правда, мы знали, что каждый немецкий часовой мог без разговоров расстрелять еврея, но знали также, что, хотя «синие полицейские» и находились на службе у немецкой жандармерии, они усердно патрулировали поблизости от входов в гетто, стремясь вымогать все что можно у евреев, бежавших оттуда.
Сразу же начались переговоры, протекавшие по сценарию, столь же старому, сколь, вероятно, и сама полиция. Один полицейский изображал строгого человека, не позволявшего говорить с собой, тогда как второй был вполне готов к беседе. От него мы и услышали, что он-то готов втихомолку провернуть с нами все дело, вот только его коллега, к сожалению, очень ревностный служака. Может быть, соответствующая сумма его смягчит. Все свелось к тому, что мы подкупили обоих, а они на пролетке доставили нас туда, куда нам было надо. Во время поездки нам сказали, что, мол, все мы, в конце концов, поляки.
С подкупом закончилась наша жизнь в Варшавском гетто, с подкупа началась и жизнь за его пределами. Несмотря на грозившую смерть, немало поляков принимало и укрывало тогда евреев, правда, в большинстве случаев за очень высокое вознаграждение. В рабочей семье, которую нам посоветовал музыкант, мы смогли остаться на несколько дней. Вымогательству мы подвергались и там, так что пришлось уходить как можно скорее.
Вымогательство и бегство повторялись постоянно. Тысячи поляков, часто подростки, выросшие без какого бы то ни было образования, а нередко и без отцов, находившихся в плену, люди, которые ничему не научились и которым было нечего делать, проводили день за днем в недоверчивом наблюдении за прохожими. Повсюду, в особенности близ границ гетто, они искали, они охотились на евреев. Эта охота стала их профессией и страстью. Они безошибочно узнавали евреев. Как? Если не по каким-то другим признакам, то, как они сами говорили, по печальным глазам.
Действительно ли эти неистовые молодые люди, для обозначения которых на жаргоне оккупантов изобрели слово «шмальцовники»,[40] хотели выдать нас немцам? Нет, особой заинтересованности в этом они не проявляли. Гораздо более важным делом для них оказывалось ограбить евреев, отнять деньги, украшения и ценности или хотя бы жакет или зимнее пальто. Если я показывался на улице, пусть на считанные минуты, то подвергался величайшей опасности. Но ведь приходилось же как-то продвигаться от одного временного убежища к другому. В темноте это не получалось, так как в восемь часов наступал комендантский час, а вскоре началось и лето. Меня осенила хотя и наивная, но совсем не плохая идея. Раздобыв «Фёлькишер беобахтер», я держал газету так, чтобы четко виднелась первая полоса со свастикой, и быстро, твердым шагом, подняв голову шел по улице. Я надеялся, что вымогатели и доносчики примут меня за странного немца, которого лучше не задевать.
19 апреля 1943 года в гетто вспыхнуло восстание, героический и безнадежный мятеж против бесчеловечности. После того как оно было подавлено с применением значительных немецких военных сил, включая танки, некоторым удалось бежать из гетто, прежде всего по канализации. Это означало как нельзя более выгодную ситуацию для вымогателей и доносчиков, что почувствовали и мы. В комнатку, где мы прятались, внезапно с большим шумом вломился молодой парень, тощий субъект в убогой рабочей одежде. Театрально закричав «Руки вверх!», он потребовал денег. Завладев нашей скудной наличностью и моей авторучкой, а также забрав у меня кое-что из одежды, он успокоился и теперь испытывал явную потребность поболтать. Через какое-то время грабитель чистосердечно сказал, что нам не надо убегать, он-де нам ничего больше не сделает, а потом ушел. Он жил в том же доме, что и мы, и привел его человек, который нас прятал. Эти двое поделили добычу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});