По ущелью Огуз Окюрген искали площадки для компрессоров. Кругом были недоступные каменные стены, прихотливо, фигурно оглоданные ветром утесы.
— Мерзость! Матушка природа определенно перестаралась тут, — ворчал бригадир Гусев. — Не будь али будь поменьше всякой красоты — мы бы враз протянули дорогу. А теперь придется ровнять ущелье, иначе компрессоры не протащишь.
Бригадир понимал первобытную, природную красоту, но ставил выше ее красоту, созданную человеком. Мост, смело перекинутый в каком-нибудь диком месте, насыпь, прилепленная к горному карнизу, были для него высшей красотой. Он держался определенного убеждения: природа способна наворожить всяких страшилищ, а человек ловчее сделает: с виду — игрушка, пустячок, кружево, а по этой игрушке бегут поезда, человек во многом зашибает природу. Он считал, что земля, и в особенности Казахстанская, сделана не совсем складно: многовато гор, ущелий, оврагов, и рьяно сглаживал ее.
В то же время и любил ее такую, нескладную, любил и за прихотливую разнообразную красивость, и за то, что она, местами несуразная, дает работу его машинам.
Проезжая мимо утесов, бригадир шипел:
— Тебя пустим к небу! К черту!
— Жаксы, жаксы! — покрикивал Тансык.
Он, житель неустроенной земли, еще не знал, что землей можно управлять. Его отец и все люди, которых он встречал, брали от земли то, что она давала. Не повстречайся Тансык со строителями дороги, он прожил бы с пагубным и унизительным для человека убеждением, что землю не изменишь, надо жить на такой, какая есть. Но строители показали Тансыку силу человека. Они разбивали горы, на мертвых песках устраивали поселки, перестраивали землю, как хотели. И Тансыку захотелось стать таким же строителем. Он перестал любить прежнюю, неустроенную землю, а полюбил новую. Эта новая земля, орошенная, засеянная хлебами, застроенная, жилая, постоянно кружилась в его воображении. Всякий взорванный камень, всякий шаг, отнятый человеком у песков, радовал Тансыка, — он приближал новую землю. Тансык с завистью глядел на таких людей, как бригадир. Он хотел так же уверенно и спокойно ходить по земле, как они.
В Огуз Окюрген прокладывали временную колесную дорогу. Бурильщики, как осы, лепились по скалам, запуская в них свои жала-буры.
Тансык управлял компрессором. Из всех машин, какие знал, главными он считал паровозы: ведь для них строят такую большую дорогу, рвут горы, ставят мосты. Следом за паровозами по степени важности считал компрессоры: они своей стаей бурильных молотков прокладывали первый путь, непроходимое делали проходимым. Внушительные с виду экскаваторы и юркие тепловозы стояли на последнем месте: они были только помощниками, только убирали разбитую породу.
Подражая Лубнову, Тансык сидел на бензиновом баке, курил трубку и слушал. Он, как регент, знал все голоса своего хора — колес, валиков, подшипников, пружинок. Замечая фальшь, кричал, чтобы Урбан, его помощник, подлил масла туда-то, прочистил то-то.
С масленкой и тряпкой Урбан ходил вокруг машины. У него был толковый взгляд, подвижность и ловкость. Иногда Тансык подзывал Урбана, разрешал ему присесть, закурить трубку и поучал:
— Запомни голос машины, и она сама скажет, где плохо.
Бригадир каждый день проведывал машину и машинистов. Глядя на них, он ухмылялся и говорил:
— Как истовые…
— Подожди, я буду бригадиром, как ты, — заносился Тансык. — А потом паровозным машинистом. Можно? — Ему очень хотелось покататься на паровозе.
— А почему нельзя… Другие-то стали ведь. Они из того же теста, что и все.
— А потом инженером?
— И это можно. И начальником дороги можно, — манил Тансыка бригадир Гусев.
Машинист Тансык и помощник Урбан жили рядом с машиной в камышитовом шалаше. Ночами, когда умолкал компрессор и уходили бурильщики, они ложились на кошму и подолгу разговаривали.
Им не спалось, они не испытывали усталости. Радость и надежды постоянно подталкивали их, бодрили.
— Построим дорогу, я пойду учиться на инженера, — скажет Тансык и посмотрит на Урбана.
— Я буду машинистом, — скажет Урбан.
— Надо непременно сделаться инженером, — начнет убеждать его Тансык, хотя Урбан и не сомневается, что надо. — У нас столько работы: оросить все пески, построить много-много дорог, разорвать горы. Мой брат Утурбай говорил: «Паши землю, сей пшеницу». Мне жалко Утурбая. Теперь бы он говорил: «Делай, что хочешь — человек все может», — и был бы машинистом. Ты, Урбан, не будешь сердиться, если я стану инженером?
Урбан не понимает, на что сердиться.
— Мне будут больше платить, и потом я буду твоим начальником. Знаешь, я думал, что умей копать землю — и будешь инженером. Какой дурак! Теперь я знаю, что нужно много-много всего уметь.
Урбан вздыхает. Он до помощников добрался еле-еле. Учиться на инженера — от этого у него кружится голова, ему кажется, что он снова у Ключарева и глядит на машину.
— А я буду инженером, — продолжает Тансык. — Инженер — хозяин на земле, все знает и ничего не боится. Каждый человек должен стать инженером. Урбан, можно всем стать инженерами?
— Не знаю.
Лежат и разговаривают, все пытаются разглядеть, что будет. А по ущелью мчится ветер, встряхивает шалашик и ревет, как погибающий бык.
Попутная машина привезла Исатая. Старик все время двигался вместе с дорогой. Она уперлась в ущелье Огуз Окюрген, приехал и он. Исатай уже плохо ходил, жаловался на грудь, даже рука не могла просить милостыню — падала.
Тансык принял старика и сказал ему:
— Живи здесь, я буду давать тебе хлеб, который давал бы отцу и матери.
Исатай остался, он занял угол в шалаше и тихо лежал в нем. Его больше не мучили подозрения, что дорога принесет казахам новое горе. Он слышал достаточно много добрых рассказов, радости, надежд и хвалебных песен.
По ущелью вели дополнительные изыскания. Компрессоры и тепловозы не работали, ждали своей очереди. Машинистам дали отпуск. Тансык решил проведать Аукатыма и поделиться с ним новостями. Он позвал с собой Гонибека. В кооперативе они накупили яркого ситца, папирос, консервов, в ближайшем ауле наняли коней.
Женщины доили кобылиц. Сам Аукатым отгонял жеребят, которые лезли к кобылицам и мешали женщинам, хватал их за гривы и ладонью хлопал по бокам. Жеребята испуганно отбегали в сторону.
Вечером в степи показались черные тени всадников. Они были длиной в несколько километров и двигались к юртам Аукатыма, поматывали головами, покачивались, неторопливо переступали ногами.
Аукатым поглядел на тени и сказал жене:
— Будут гости. Всадники едут издалека, у них устали кони, и они будут ночевать. Разводи огонь!
Жена бросила дойку, разложила костер, повесила над ним казан. Аукатым принес из юрты мешочек с рисом, ножку баранины, кусок курдючного сала и начал готовить плов. Он стоял на коленях, перед ним лежала деревянная доска. Широким острым ножом изрубил сало на маленькие кубики и бросил в прокаленный казан. Сало зашипело, Аукатым оставил его топиться и кипеть, сам принялся рубить баранину и лук.
Подъехали всадники. Они были в одежде строителей Турксиба и курили в трубках пахучий городской табак.
— Аман! — поздоровались они.
— Аман! — ответил Аукатым и спросил: — Хабар бар?
— Бар, бар! Ой, много! — похвалился Тансык и продолжал: — Здоров ли ты и твоя семья?
— Здоровы, — ответил Аукатым.
— Здоровы ли твои табуны?
— Здоровы.
— Здоров ли твой лучший конь Зымрык?
— Здоров. Идите в дом!
Всадники соскочили на землю, привязали коней и вместе с хозяином вошли в юрту.
Хозяйка развернула для них новую кошму. Гости отдыхали в полутемной юрте, через выход видели костер, около него — Аукатыма, кобылиц, жеребят. Видели, как свертывалась заря, темнело небо и выбегали на него белые звезды. Сын Аукатыма заседлал коня и уехал в степь. Подоили кобылиц, приготовили плов, в юрте зажгли лампу. Аукатым притащил казан с пловом и сабу кумыса.
Приехал сын, с ним на нескольких лошадях гости; они заполнили всю юрту. Хозяин угостил всех пловом, потом наполнил круговой ковш кумысом.
— Тансык, расскажи про дорогу! — попросил он. — Я слышал от Длинного Уха, что ты стал машинистом.
Тансык закурил трубку, развалился на кошме и начал рассказывать, как взрывают горы, строят мосты, в камень загоняют машинами железные палки — буры. Про бригадира Гусева, про Урбана, про орошение песков. У него были богатые новости. Затем Гонибек играл на домбре и пел свою песню «Здравствуй, путь!». Так, чередуясь, они занимали хозяина и гостей всю ночь.
Настало утро. Хозяин открыл юрту. Всходило солнце. У юрты толпились кобылицы: они ждали, чтобы их освободили от молока.
Гости начали собираться домой. Тансык и Гонибек развернули подарки. Хозяину они отдали ситец, гостям — кому пачку папирос, кому банку консервов. Аукатым отложил отъезд на джейляу, хотел дослушать все, что знали Тансык и Гонибек.