— Вы с ума сошли!
— А ну, пошел, пошел! Я и до мадам Полидоро доберусь! Ларисочка, где вы там? Будите Кокшарова, пусть телефонирует Линдеру — я сообщника Дитрихса поймал! Пусть свяжется с Майоренхофским участком!
— Я на вас жаловаться буду!
— Тюремному надзирателю! Я вас всех, сволочей, переловлю, — зловеще сообщил Лабрюйер. — И Дитрихса добудем! И мадам Полидоро. И красотку вашу, за которой покойный Лиодоров гонялся.
Очевидно, Валевич решил, что невысокий рыжеватый крепыш, явно охваченный безумием, легкий противник для него, мужчины высокого и крупного. Не тут-то было.
Он, шагнув вперед, попытался ухватить Лабрюйера за правую руку, чтобы отнять револьвер. Замысел был глупейший — Валевич и сам не понял, отчего рухнул на колени, потом — на живот, откуда взялась на спине болезненная тяжесть. А это Лабрюйер поставил ногу ему меж лопаток и нагнулся, чтобы вывернуть своей добыче руку.
— Лабрюйер, не надо! — раздался женский голос. В луче фонарика, аккуратно уложенного на траву, явилась Генриэтта Полидоро.
— Вот прекрасно, — сказал Лабрюйер. — Птичка попалась. Лариса, будите всех!
Он взял артистку на мушку. А по спине Валевича топнул, отчего директор мужской гимназии вскрикнул.
— Какой ужас! — закричала Полидоро. — Не трогайте его! Этот тип — мой муж! Ну да, что вы так на меня уставились? Я замужем за старым, гнусным, занудливым типом! Это позор всей моей жизни! Он и сюда за мной притащился! Ну что вы так на меня смотрите, господин Валевич?! Мне что — от вас в Америку бежать? В Африку? К голым дикарям? На Северный полюс?
— Ты моя жена, Лукерья, — прохрипел на это Валевич. — И я как муж настаиваю, что ты должна жить со мной.
— Я тебе уже сказала, тиран и мучитель, что в Кострому не поеду. Мое назначение — театр! И какая я тебе Лукерья? Забудь Лукерью, нет больше Лукерьи! Боже мой, Лабрюйер, вы посмотрите на него!
— Лабрюйер? Это из курса французской литературы времен Людовика Великого, — не в силах удержать эрудицию, прокомментировал Валевич. — Лукерья, я прошу тебя, брось этот вертеп разврата, поедем со мной. Ты три года была актрисой, теперь время опомниться и прийти в разум…
— Да я только тогда пришла в разум, когда от тебя убежала! Лучше помереть под забором от чахотки, чем к тебе вернуться! — воскликнула Полидоро, и в ее голосе была неподдельная искренность.
Лабрюйер, французской литературы не учивший и понятия не имевший, из каких дебрей памяти добыл для него Кокшаров этот звучный псевдоним, смотрел на супружескую чету с великим подозрением: не ломают ли злоумышленники перед ним комедию. Но Генриэтта, кажется, не врала: так яростно ненавидеть можно лишь нелюбимого мужа. Да и Валевич соответствовал ее описанию: стар, гнусен, занудлив.
— Госпожа Полидоро, откуда у вас этот псевдоним? — строго спросил Лабрюйер. — Вы ведь не Полидоро, настоящая Полидоро сейчас в Санкт-Петербурге. Что это за игры?
— Ах, неужели трудно понять? — высокомерно спросила Лукерья Валевич. — Мы встретились с Генриэттой, когда ее бросил этот мерзавец. Она хотела скрыться от всех! Ей были нужны деньги, мне было нужно другое имя. Я купила у нее имя, понимаете? Имя известное, его антрепренеры знают! Она мне его за двести рублей уступила! Я стала Генриэттой Полидоро — и он потерял мой след!
Она указала на мужа.
— Но если это правда — почему вы сбежали, когда был разоблачен Енисеев? Молчите? Кокшаров! Стрельский! Куда вы запропали?! Лариса, тащите их сюда! Сейчас мы эту парочку сдадим в полицейский участок!
Угроза возымела действие — Полидоро рухнула на колени.
— Ни за что! — крикнула она. — Скорее я повешусь!
— Но если вы не виноваты?..
— Вы что, не понимаете? Меня из участка так просто не выпустят! Меня мужу отдадут! Он только этого и добивается! Он для того и на дачу ломился, чтобы явилась полиция и нас обоих арестовали! Он же мне — муж! Глава семьи! Он меня выслеживает, как ищейка! Боже мой, почему я еще жива?! Почему я должна скрываться от этого чудовища?!
— Прелестно, прелестно! — услышал Лабрюйер за спиной знакомый выразительный голос. — Генриэтточка, я всегда говорил, что у вас прекрасное будущее! Сколько силы, сколько чувства! Истинная страсть! Браво!
И Стрельский зааплодировал.
Окруженная товарищами-артистами, Генриэтта рассказала свою печальную историю: брак по воле самодуров-родителей, смертная тоска в доме и на супружеском ложе, побег, необходимость скрываться от супруга, тайный сговор с подлинной Генриэттой Полидоро, которая, кстати, на самом деле — Фекла Куропаткина. И прочие события — вплоть до вчерашнего дня, который она провела на даче у новых знакомых, вечером же, дождавшись темноты, пошла вызволять свои чемоданы, чем смертельно перепугала Эстергази.
— Иван Данилович, я вас умоляю — не гоните меня! — воззвала она. — Эта беда завершится в последних числах августа — и я буду свободна от своего злодея!
— Он вроде помирать не собирается, — заметил Кокшаров. — Вы, кажется, хвастались, что носите с собой цианистый калий?
— Да нет же, какой калий? Я и не знаю, что это такое! Просто он, мой мучитель, по должности летом свободен, а с конца августа должен уже сидеть в своем кабинете. Он же — директор гимназии! Зимой-то он за мной не побегает!
— Хм… — сказал на это Кокшаров. — Господа, сами видите наше положение. Еще и мадам Полидоро утратить — там нам придется на паперти подаяние просить, изображая слепцов и увечных.
— А публике она нравится, — поддержал Славский.
— И у нее прелестные ножки, — добавил Стрельский. — Иван, будь вершителем судеб человеческих! Не отдавай газель на растерзание индюку!
— Кыш, индюк, кыш! — закричал Савелий Водолеев. — Пошла вон, глупая птица!
Директор мужской гимназии не имел опыта споров с артистами. Он мог призвать к порядку подчиненных — гимназистов и преподавателей. Но эти-то от него не зависели, из его рук не кормились, и родителей, которые устроили бы им взбучку, тоже не имели.
Дальше начался кавардак — Валевича гнали прочь свистом и слали ему вслед разнообразные пожелания.
— Вот такие мы и есть, — сказал Стрельский Лабрюйеру. — А завтра опять разругаемся из-за ерунды. Тонкие души, мой юный друг, весьма, весьма тонкие…
— Он может завтра пойти в участок и наябедничать, — заметил Лабрюйер.
— На здоровье! — от души пожелал Стрельский.
И все отправились спать.
Рано утром Лабрюйер растолкал Стрельского и очень деликатно постучал в дверь фрау Хаберманн. Пока собирались, прибыл синий «Руссо-Балт». Но когда стали в него усаживаться, как два чертика из табакерки, возникли Танюша и Николев. Они держались за руки.