Мадлен внезапно вздрогнула. Она виновато посмотрела на него, а он ждал, признается ли она во всем откровенно или начнет лгать, пытаясь выкрутиться из неловкой ситуации, в которую сама себя завела.
После неловкой паузы она решила все же честно рассказать о своем проступке.
— На днях я случайно увидела твой список предполагаемых невест.
Рейн посмотрел на нее долгим строгим взглядом, и Мадлен добавила искренне:
— Я не шпионила, просто искала в твоем столе писчую бумагу. Один ящик был не заперт, и когда я наткнулась на лист с дамскими именами, мое любопытство подтолкнуло меня прочесть твои замечания о них.
Рейн продолжал молчать, и тогда она положила свою ладонь на его руку.
— Прости меня, Рейн, я не собиралась совать свой нос в твои дела. Больше это не повторится, обещаю, — сказала она извиняющимся тоном.
Ее вид был вполне невинным, но и тогда, в прошлом, его обмануло молящее выражение симпатичного личика. Он решил, что в этом случае все разрешилось благополучно, но все же факт, что Мадлен рылась в его бумагах, выискивая сведения о его личной жизни; опять поставил Хэвиленда перед вопросом: можно ли верить ее слову?
А через два дня случился очередной инцидент, на этот раз более серьезный, еще сильнее подогревший подозрительность Рейна. Тот день уже близился к вечеру, когда он застал Мадлен за попыткой подслушать его разговор.
После возвращения в Ривервуд Рейн получил несколько донесений из Лондона, связанных с делом разоблачения заговора. Отдав курьеру кое-какие распоряжения и уже выпроваживая его, граф столкнулся с Мадлен, замешкавшейся под дверью его кабинета.
Она мило улыбнулась, произнося какое-то подобие извинения.
— А я как раз раздумывала, стучаться или нет. Не хотела нарушать твою конфиденциальность.
Рейн не знал, верить ли ему в это объяснение или нет, но в любом случае он не хотел обсуждать это при посторонних. Поэтому граф кивнул курьеру, давая понять, что тот может идти.
Когда они остались вдвоем, Мадлен бросила на него взгляд из-под ресниц.
— Ты опять не вышел к чаю. Я хотела пригласить тебя разделить трапезу со мной.
У него не было причин отказываться от ее предложения, и он проследовал за ней в гостиную, где прислуга накрыла для них столик.
Наливая ему чай, Мадлен заметила беззаботным тоном:
— А я не знала, что ты все еще занимаешься шпионскими делами.
Почему ты думаешь, что я все еще занимаюсь? — уклончиво спросил он.
Она лукаво на него посмотрела.
— Видя, как в твой кабинет в любое время дня и ночи приходят и уходят подозрительные личности, нетрудно догадаться.
— И ты полагаешь, что мои посетители имеют какое-то отношение к шпионажу?
— Да. В них есть какая-то озабоченность… серьезность, которой не бывает в людях, занимающихся обычными делами. Они не похожи на просителей или нахлебников, ищущих твоей милости — а таких у тебя, без сомнения, великое множество, учитывая твое блистательное положение и огромное состояние.
— Почему это заинтересовало тебя именно сейчас, дорогая? — Рейн опять уклонился от прямого ответа.
Мадлен удивленно подняла брови.
— А почему нет? Разве я не могу поинтересоваться, чему посвящает свое время мой муж? Разве мое любопытство неуместно, даже если у нас с тобой всего лишь брак по расчету?
Вероятно, оно вполне уместно, решил Рейн, но ее подчеркнутый интерес вселял в него обеспокоенность. Он хотел прекратить этот разговор, но девушка продолжала упорствовать:
— Я думала, ты оставил карьеру разведчика, но не удивлюсь, если ты решил продолжать подобную деятельность. Ты посвятил жизнь решению сложных и опасных задач, тебя не удовлетворит пресная жизнь аристократа.
Рейн по-прежнему хранил молчание, и она добавила с поддразнивающей улыбкой:
— Думаю, люди твоей профессии не могут просто так сойти со сцены, особенно специалисты такого уровня, как ты.
Если жена пытается лестью добиться от него желаемого результата, то ей придется понять, что к таким уловкам он совершенно невосприимчив.
— Я пока еще не определился, чему посвятить свое будущее, — ответил он в конце концов.
И это было правдой. В 1814 году, после первого отречения Наполеона от престола, товарищ Рейна Уилл Стоке обратился к работе по поимке воров и других преступников и предлагал Хэвиленду тоже стать ищейкой. Но ловля воров для Боу-стрит совсем не так привлекательна, как смертельно опасное противостояние с французскими агентами, требовавшее от него предельного напряжения способностей.
А вот дело, в котором он принял участие сейчас, давало некоторый намек на то, чем он мог бы заняться в дальнейшем. Разоблачение заговоров в высших британских кругах могло вылечить его от скуки, которую навевала бездеятельность, и заполнить пустоту, образовавшуюся после его увольнения из иностранной разведки.
Мадлен внимательно на него смотрела, отхлебывая чай:
— Когда ты определишься, сообщи мне, пожалуйста.
— Непременно.
Но она, казалось, не удовлетворилась этим.
Прошу тебя, ответь мне хотя бы на этот вопрос. Насколько опасны дела, с которыми ты связан, несут ли они угрозу твоей жизни?
— Нет, тебе не нужно волноваться на этот счет.
Его ответ, видимо, оставил Мадлен недовольной, судя по разочарованности, промелькнувшей в ее глазах. Но Рейн не был склонен обсуждать с ней смертельную опасность, нависшую над принцем-регентом. Даже если оставить мотивы, побуждающие ее расспрашивать, в стороне, он не хотел вмешивать ее в свои дела. Дилетанты могут испортить даже самый блестящий план, поэтому от них его надо держать в тайне. А Мадлен, можно в этом не сомневаться, наверняка начнет проситься помогать.
Рейн покачал головой. Если ему нужна была кроткая, послушная жена, не лезущая в его дела, ему не следовало жениться на Мадлен. Возможно, он и ошибся, выбрав ее. У нее живой острый ум. Если она захочет разузнать его секреты, то имеет для этого прекрасные условия, поскольку граф все время у нее на виду. В последние несколько дней его занимала мысль, продиктован ли ее интерес простым женским любопытством или является признаком чего-то недоброго.
В любом случае, он чувствовал какой-то подвох, что-то было не так. Мадлен явно хотела чего-то от него добиться, он только не мог понять, чего именно.
Не исключено, что он попросту ищет повод, чтобы оттолкнуть ее, размышлял Рейн, хотя все же приобретенный высокой ценой опыт диктовал ему доверять интуиции. Эту привычку Хэвиленд выработал за долгие годы, имея дело с секретностью, ложью и предательством, и она его никогда не подводила.