18 октября, одновременно с молебном в соборе по поводу дарования манифеста и царских милостей. Уже на второй день были разгромлены еврейские дома и лавки.
В Ростове-на-Дону, по сведениям германского консула, за три дня было убито 176 человек, ранено около 500.
В Кишиневе за один день погрома было убито 60 человек и ранено 200.
В Саратове, несмотря на увещания губернатора Столыпина, бесчинства продолжались два дня – убито было 12 человек и ранено 100.
В Баку погром продолжался целую неделю, пострадали главным образом армяне.
В Томске погром начала 20 октября шедшая с царским портретом толпа – убито 150 человек, сгорело в городском театре, подожженном погромщиками, и в здании Сибирской железной дороги – 1000 человек, тяжело ранены 80 человек. На другой день начался еврейский погром, продолжавшийся три дня[40].
Все эти погромы происходили при бездействии, при попустительстве и даже при участии полиции и губернаторов. Убивали десятками, сотнями. Людей уродовали, вспарывали животы. Детей выбрасывали из окон с высоты нескольких этажей. Награбленное уносили и продавали на глазах полиции. А в полицейских участках арестованных, пробовавших сопротивляться громилам, били смертным боем.
Войска проходили по улицам, разгоняли и расстреливали милицию и самооборону, и выходило так, будто они расчищали дорогу громилам. Октябрьская черносотенная контрреволюция захватила множество городов и местечек в разных концах России.
Легко себе представить, как действовали на нас все эти вести – а об этом сейчас же по телеграфу сообщали все газеты, – и как они увеличивали нашу уверенность в том, что скоро нам опять придется встретиться лицом к лицу с властью, что все эти объявленные правительством «свободы» есть обман и надругательство…
В первых числах ноября я выехал из Петербурга в Москву. Там, конечно, были такие же настроения, такие же опасения и ожидания. Наша партийная организация усиленно работала. Мы старались организовать рабочих, во множестве рассылали литературу по провинции, при помощи учительского и крестьянского союзов старались как можно глубже проникнуть в деревню и готовились к предстоящим революционным выступлениям. Мы тоже запасались оружием и устраивали динамитные мастерские.
Амалию я застал в Москве одну. С Ильей мы разъехались – он только что выехал в Петербург по вызову партии. Она боялась, что его убьют, больше того, была совершенно уверена, что это в ближайшие же дни случится. Мы все тогда жили как на вулкане. Извержения его можно было ждать со дня на день.
«Вооружаться! Вооружаться!» – таков был в ноябре 1905 года лозунг всех революционеров. Все понимали, что без решительного столкновения дело теперь не обойдется. Правительство принимало все более решительные меры, но и революционные партии понимали, что без боя они не могли отступить.
Сначала был выдвинут лозунг «самообороны» против черной сотни и погромщиков, но все яснее становилось, что вооружаться надо не против погромщиков, а против тех, кто за ними стоял, то есть против правительства.
Революционные партии старались, где только возможно, достать настоящее оружие – собирали у сочувствующих в обществе большие деньги и на них покупали огнестрельное оружие. Всего больше ценили немецкие маузеры – автоматические девятизарядные пистолеты с деревянным футляром, превращавшимся в ложе винтовки, на втором месте шли бельгийские браунинги. Настоящие военные винтовки достать было очень трудно. Социалисты-революционеры поставили для себя вопросом чести раздобыть некоторое количество динамита и гремучего студня для бомб – динамитные бомбы наша партия считала своей специальностью. В разных частях России – под Москвой, под Петербургом и в Финляндии – были устроены мастерские. Кроме динамитных бомб, наши техники вырабатывали еще и так называемые македонские бомбы, то есть чугунные полые оболочки, начиненные пикрином или бездымным порохом и взрывающиеся при помощи зажженного фитиля (так называемого бикфордова шнура). Работы было по горло.
Мы спешно мобилизовали все средства, все возможности. Фондаминский часть полученного им за Амалией приданого отдал партии – если не ошибаюсь, несколько десятков тысяч рублей. На все эти деньги были куплены маузеры. И никто тогда не нашел это странным. Социалист-революционер и не мог поступить иначе – это, помню, тогда ему даже в особую заслугу не ставилось. Амалия тоже нисколько об этих деньгах не жалела, хотя сама непосредственного участия ни в делах партии, ни в революции не принимала.
В Москве 14 ноября были арестованы члены Крестьянского союза – могущественной организации, распространившейся в октябрьские «дни свобод» по всей России. Центральное бюро Крестьянского союза находилось в Москве; полиция нагрянула во время заседания и всех его членов отправила в Таганскую тюрьму (Стааля, Тесленко, Блеклова и Белевского). Все это восприняли тогда как первое открытое наступление правительства Витте против революции.
Затем начались аресты и в других общественных организациях – в Железнодорожном союзе, в Союзе почтовых служащих, которые сыграли огромную роль при проведении всероссийской стачки, вынудившей правительство издать Манифест 17 октября. 26 ноября был арестован в Петербурге председатель Совета рабочих депутатов Хрусталев-Носарь.
14 ноября был поднят красный флаг на броненосце «Очаков» в Черном море, близ Севастополя. Во главе восставших был лейтенант Шмидт. Он не вполне отдавал себе отчет в смысле происходившего – поднял красный флаг и восстание против правительства под звуки… «Боже, царя храни». По приказу командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина лейтенант Шмидт и с ним несколько матросов были расстреляны. Лейтенант Шмидт погиб под выстрелами героем.
2 декабря в Москве вспыхнуло восстание в Ростовском полку – казармы были захвачены восставшими солдатами. Но и это движение было неожиданным – оно было плохо подготовлено и через два дня ликвидировано правительством. 3 декабря в Петербурге был арестован весь Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов. Правительство теперь перешло в открытое наступление – революция больше ждать не могла. Революционные партии и организации Петербурга и Москвы сговорились объявить новую всеобщую всероссийскую забастовку на 7 декабря. Теперь на карту было поставлено все.
Хорошо помню собрание, на котором было принято это решение. Оно происходило в большом зале Музея содействия труду в доме Хлудова, который находился в Театральном проезде, рядом с известными всей Москве Центральными банями. В этом же доме – в октябре – ноябре – был наш партийный центральный сборный пункт. Большая зала с утра до вечера кишела тогда народом.
Здесь