Четыре истории, четыре сюжета, касающиеся, казалось бы, времени и пространств весьма от нас удаленных, но при этом ощущение болезненной, почти буквальной актуальности в каждом слове. Объявляя разрушение немецких городов и гибель сотен тысяч их ни в чем не повинных обитателей всего лишь необходимым этапом очищения и духовного возрождения германского народа, сторонники теории «законного возмездия» на самом деле репродуцируют идеологию тоталитаризма с ее радостной готовностью на жертвы во имя высшей цели. Интеллектуал, уходящий от ужасов бытия в башню из слоновой кости, ищущий убежища в своем богатом внутреннем мире, сам не заметит, как из стороннего наблюдателя превратится в пособника творящихся вокруг беззаконий. Вечный ресентимент, законное право жертвы не прощать своего мучителя никого не делает счастливее и не лечит ран. Покаяние и душевное сокрушение неизбежно становятся центростремительным процессом, не имеющим иной цели, кроме собственного бесконечного воспроизводства.
Всё сказанное можно приложить и к нашей современности, и к нашему недавнему прошлому, причем многократно и – было бы желание – под разными углами. Вернее, этого очень сложно не сделать – тем более что всё, о чем говорит Зебальд, ложится в наши реалии безупречно, с приятным щелчком. Но этим метафорическим прочтением – неизбежно обедняющим и упрощающим, хотя и обманчиво уводящим в глубину – «Естественная история разрушения» не исчерпывается: как всякая подлинно выдающаяся книга, главным образом она честно работает на первом, самом верхнем своем смысловом уровне, рассказывая читателю историю одновременно простую и бесконечно неоднозначную – историю о писателе и времени, о преодолении времени посредством литературы и о тех случаях, когда это по тем или иным причинам невозможно. Что, в сущности, не менее актуально, чем прямые аллюзии и параллели с современностью.
Энн Эпплбаум
ГУЛАГ
[139]
Монументальный «ГУЛАГ» американского историка Энн Эпплбаум – одно из главных исследований по истории России XX века, и то, что по-русски оно выходит только сейчас, через двенадцать лет после публикации в Америке (и, соответственно, присуждения ей Пулитцеровской премии), – результат какой-то труднообъяснимой невнимательности российских издателей. Однако – и это хорошая новость – отсутствие спешки позволило взяться за ее перевод великолепному Леониду Мотылеву, благодаря чему книга Эпплбаум выглядит так, как будто изначально писалась по-русски.
Впрочем, ни одна книга, написанная о ГУЛАГе в нашей стране, не могла бы, пожалуй, обладать той целительной академичной прохладой, которую практикует американская исследовательница. Ее работа – это образец спокойного и трезвого взгляда туда, куда у нас смотреть побаиваются (а уж если смотрят, то с каким-то темным инфернальным восторгом или ужасом, равно исключающими возможность осмысления и анализа). Первая часть – рассказ об институциональном оформлении ГУЛАГа в двадцатые и тридцатые годы. Вторая – своеобразная энциклопедия «быта и нравов» ГУЛАГа – от описания процедуры ареста до смерти заключенного и сопряженных с этим формальностей. И, наконец, третья часть книги – это рассказ о «звездной» эпохе лагерной системы в СССР (Эпплбаум придерживается той точки зрения, что пика своего развития тюремное ведомство достигло к началу пятидесятых годов, а вовсе не к концу тридцатых, как принято было считать раньше), а также о ГУЛАГе после Сталина – вплоть до восьмидесятых годов прошлого века.
Подробное, бесконечно информативное и добросовестное (около тридцати записанных самим автором интервью, двадцать страниц библиографии и из них едва ли не четверть – перечень архивных фондов), исследование Эпплбаум поначалу вызывает некоторую оторопь своей эмоциональной сдержанностью. Как, как может она так спокойно описывать гибель тысяч людей от тифа в соловецком лесу или страшные мучения, которым родившиеся в лагере младенцы подвергались в так называемых «детских зонах»? Ну, конечно же, она американка, у нее – в отличие от нашего Солженицына – там не болит, это не ее горе, не ее история…
Однако по мере чтения замечаешь, что сдержанность Эпплбаум – обманчивая, и под тонкой ледяной корочкой бурлит ужас, сострадание, отвращение, страх – словом, все те нормальные, здоровые эмоции, которые не могут не сопутствовать работе с подобным материалом (они прорываются в эпиграфах, в примечаниях, в скупых авторских ремарках к статистическим данным). Именно эти эмоции парадоксальным образом и заставляют исследовательницу не отвести глаза, не закуклиться в коконе отрицания и даже не разразиться кликушескими проклятьями, но вместо этого по крупице, по слову, с тщательностью, едва не переходящей в занудство, восстанавливать эту чудовищную реальность, спасая ее тем самым от забвения. Подобно героине рассказа Рюноскэ Акутагава «Носовой платок», Эпплбаум предпочитает сохранять внешнюю сосредоточенную отстраненность и эффективность, под крышкой стола разрывая в клочья полотняный платок для того, чтобы дать выход своим чувствам. Очень нероссийский подход к работе с травмой, но, похоже, весьма продуктивный – во всяком случае, книга получилась великолепная и очень нужная.
Тим Милн
Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ
[140]
Оставим чудовищный заголовок на совести издателя: в действительности книга Тима Милна, офицера и джентльмена, – это не запоздалая попытка нажиться на сенсации полувековой давности, но искренние, немного сентиментальные и необыкновенно обаятельные воспоминания о сорока годах настоящей мужской дружбы, закончившейся самым оскорбительным способом. Более бескорыстную книгу вообще трудно себе представить: разведчик Милн не надеялся увидеть ее напечатанной (британская Ми-5 не поощряет публичные откровения своих бывших сотрудников, особенно на такие болезненные темы), и писал, что называется, «в стол» – с целью не столько прославиться, сколько выговориться. Как результат, книга увидела свет лишь через четыре года после смерти автора (Милн прожил исключительно долгую жизнь и умер в 2010 году в возрасте 97 лет).
Впрочем, чем так сильно эти мемуары пугали Секретную службу Ее Величества, понять трудно. Для Милна, пребывавшего в кристальном неведении относительно того, чем же на самом деле занимался его друг, счастливые воспоминания о совместно проведенной юности были куда дороже досужих домыслов и безосновательных разоблачений. Племянник и воспитанник знаменитого Александра Алана Милна (автора «Винни-Пуха»), Тим Милн рос в богемной, литературоцентричной семье, поэтому его книга – это в первую очередь литература, и в силу этого, пожалуй, куда больше напомнит читателю «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во или греческие заметки Лоуренса Даррелла (с поправкой на масштаб дарования, разумеется), чем, скажем, шпионские романы Иэна Флеминга. И хотя текст серьезно пострадал при переводе, даже по-русски в книге Милна чувствуется старомодное очарование, относящееся скорее к эпохе между двумя великими войнами, на которую пришлось взросление автора, чем ко временам окончания холодной войны, когда она была написана.
Филби был старше Милна всего на полгода, однако из-за того, что в школу он пошел на год раньше, именно за Филби в их паре закрепилась роль старшего, лидера, заводилы. Именно Филби ставил в школьной спальне рискованные эксперименты с электричеством, один из которых едва не стоил обоим исследователям жизни. Именно он придумывал головокружительные маршруты для летних скитаний по Европе: без гроша в кармане, с рюкзаком, набитым книгами Аристотеля и Фукидида, в 1930-м году Филби и Милн обошли большую часть Балканского полуострова пешком, а годом раньше исколесили Францию, Австрию и Венгрию на разваливающемся мотоцикле с коляской. Именно Филби, наконец, притащил Милна на работу в службу британской контрразведки в 1940 году, а также поселил друга у себя дома – чтобы тому не пришлось платить за съемную квартиру. Именно эти годы – напряженной, веселой, азартной и безалаберной работы в контрразведке (человеку со стороны, привыкшему верить во всемогущество спецслужб, трудно поверить, что в этом ведомстве в военное время мог царить такой восхитительный беспорядок) – Милн всегда будет вспоминать как лучшие в своей жизни.
После войны (в первый раз Ким Филби оказался под подозрением в 1951 году, и в тот же год Милна отправили на работу в Германию) их пути разошлись, хотя Милн, как истинный джентльмен, в любых обстоятельствах хранил верность Филби и неизменно высказывался в его поддержку. Поэтому бегство Филби в СССР в 1963 году стало для Милна особенно тяжким ударом: он не только лишился друга, но и осознал свою многолетнюю унизительную слепоту. Более того, давняя дружба с агентом КГБ не лучшим образом сказалась на его собственной карьере: Милну удалось сохранить должность в разведке, однако, как он сам пишет, сделало его «куда менее желанным и ценным активом».