За ее спиной неслышно закрылись ворота, отрезая прошлое — навсегда.
* * *
Из писем Кольвера Войлеса, путешественника 1750 год от О.о. вайнес, лэМилая Дженни!
Бродил сегодня по Хильстерру. Стер ноги, зато приобрел несколько серебристых оттисков на стекле — тонкая работа, чудные городские виды — дворец правителя и храм. Надеюсь, тебе понравится. Теперь бы только довезти, не разбив.
К сожалению, жилые дома здесь мрачные. Тебе бы они не понравились.
Серые громадины с бетонными ребрами по фасаду, брр. На них и смотреть-то неуютно, не то, что жить внутри.
Гостиница спроектирована так же, но хотя бы отделана камнем теплых цветов — видимо, чтобы приезжие селились без дрожи. И на том спасибо.
На улицах шумно даже вечером, когда прохожих почти нет. Постоянный гул, шорох. Скрип — должно быть, рядом проходит дорога для грузового транспорта. Не получается посидеть в тишине и сосредоточиться.
Лениво повожу время: гуляю, ем и пытаюсь спать. Для полноты спокойного счастья не хватает только тебя, моя милая. Жду не дождусь, когда вернусь обратно. Как жаль, что дела не отпустили тебя из столицы.
Целую.
Коль. * * *
1750 год от О.о. вайнес, лэЗдравие тебе, Фай.
После разговора с цеховым главой я понял, что приехал не зря. Та женщина, что подала запрос на расследование, была права, чьма побери! Мастер Громе прямо не признался в преступлении, однако намеков и оговорок столько…
Какое количество детей в фундаменте вас устроит?
Важен ли для вас возраст инвестиций?
Если вы ценитель, то вам подходят дома только с осиновыми закладовыми кольями, или из вяза тоже предлагать?
Фай, да они тут, как полтысячи лет назад, приносят в жертву людей во время строительства. Я поражен — как Государь это терпит? Возможно, просто никто пока не удосужился собрать и предоставить ему доказательства происходящего.
Ведь Хильстерр в месвесте пути от столицы. Пока вести доберутся… Или им просто не позволяли добраться? Не выпускали из города, так сказать.
Холодный пот прошибает, знаешь ли.
Искренне радуюсь сохраненному инкогнито и неснимаемой печати для писем, которую в последний момент захватил с собой. Без нее я бы не осмелился писать тебе прямо о расследовании.
Буду держать в курсе.
Кольвер. * * *
Голоса в темноте«Вон он, видишь? Про него я рассказывал».
«Симпатичный».
«Че-его?! Опять ты из ума выжила?»
«И совсем не выжила. Войт правду сказал, когда его своим для Бойрона назвал. Только он не Бойрону свой вроде как, а словно бы мне…»
«Точно, спятила. Солнцем крышу нагрело, девочка?»
«Что такого? А в этом все равно что-то родное есть… свое, знакомое!»
«Быть того не может, Хильма, зуб тебе даю — первый раз он в городе! И не только за те годы, что ты с нами, а вообще — в первый раз».
«На что мне твой зуб, Рокос? Да и нет у тебя никаких зубов, и давно уже…»
«Эй, тише вы там! Разгалделись…»
«Что, боишься, услышит? Ха-ха!..»
«Кто его знает, какие там люди в дальних землях живут. Он же заезжий, вон, сами гляньте!»
«Странный он…»
«И впрямь, странный!»
«Одет не по-нашему, и говорит чудно. Издалека, наверное, господин приехал».
«Да какой он господин? Молодой совсем».
«Молодой — не молодой, а вишь как ему жизнь личико-то порасполосовала? Шрам на шраме, рубец на рубце… Помнишь, годиков несколько тому как народ с юга тянулся? Ты, Бойрон, баял еще, что постояльцы все про большую войну на побережье рассказывали. Этот, поди, там же раны свои заработал».
«Мож, он просто душегуб какой?»
«Нее… Человека служивого я враз от шпака гражданского отличу. Насмотрелся. Я тут, почитай, вдесятеро вашего подольше стою-поживаю. Еще помню, как прадед нынешнего Государя здесь огнем да мечом порядок наводил, когда дедушка хильстеррского наместника решил волю взять. Нашего брата, однако, не трогали. Понимали, значит. А людской кровушки земля попила вдоволь…»
«Что служивому делать в нашей глуши-захолустье?»
«Кто знает… Государева, вестимо, служба. Нам с тобой не расскажут, хе-хе…»
«Государевы люди мундиры носят, а этот… Видишь, вырядился как? Шляпа с пером и пряжкой, сапоги до колен, манжеты, кружева, что ж ты поди ж ты…»
«Тайнослужцам мундиры без надобности, пустая голова. А что до шляпы да пера… Столичная мода, должно быть».
«Может, на государевом пенсионе, по ранениям да за геройство? И впрямь — путешествует. Отчего бы и нет?»
«Ду-урень… Ты забыл, что тут за место? Иначе, как по государевой необходимости, путешествовать тут незачем. Только если к оранжевым братьям, на фабрику… Хм».
«Да он слыхать не слыхал про нее, про фабрику-то. Чужак, одно слово. Таркаранов боится, еду прячет… Какая ему фабрика? Без надобности: что фабрика ему, что он фабрике…»
«А ты чаще повторяй — «фабрика, фабрика, фабрика», Бойрон. Особенно когда он — там, внутри. Они, бывает, чувствительные окажутся. Глядишь, сам ему эту мысль в голову вложишь, если ее еще нет там пока, дубина… Хлопот потом не оберешься. Не Государево это дело. Ни к чему и этому… красавцу вашему о ней знать. Даже если и отслужил он свое. Слышь? Чтоб и не думал даже…»
«Не буду, Майр».
* * *
Из писем Кольвера Войлеса, путешественника 1750 год от О.о. тевисс, лэМилая Дженни!
Сегодня я немного приболел — ничего страшного, легкое желудочное расстройство — поэтому рассказывать не о чем. Дремал в комнате, пил чай с корицей, читал.
Увидел наконец здешнего таркарана — подобрался по столу совсем близко, чтобы утащить с подноса кусок печенья. Зверь не такой крупный, как мы видели в доме у Фая, всего-то с кулак, но усы знатные. Помахал мне вежливо — воришка, но понимает, что со мной не по стати нельзя — и убрался восвояси. Да, придется все же подвешивать еду.
Как ты там ешь? Как спишь без меня?
Не скучай, постараюсь вернуться пораньше.
Твой Коль. * * *
1750 год от О.о. тевисс, лэЗдравие тебе, Фай.
К стыду признаюсь — сегодня мне изменила профессиональная выдержка. Еле добрался до гостиницы. Как меня полоскало и выворачивало наизнанку, вспоминать страшно. Думал, до ошметков желудка дело дойдет. Но обошлось.
Спросишь, с чего бы это храбрый Кольвер, прошедший резню в окопах и обыски в бездомных поселках, так разнюнился? Храбрый Кольвер всего лишь съездил на фабрику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});