Читать интересную книгу Наш Современник, 2005 № 06 - Журнал «Наш современник»

А закончились речи, и налетели студенты. Глаза весело-заискивающие, горящие интересом, неравнодушием. Парни кружком, больше молчат, шустрее девчонки: «Мы влюблены в вашу верность шукшинскому пути и киноделу. Многое понятнее видится в его судьбе и планах. Приходите. Нам ведь с текстами Шукшина трудно запуститься, утвердиться, помогите. Можно вам звонить?» — «Ох, редко в Москве сижу. Бывать бы еще реже, больше было бы пользы…».

Студенты возвращали мне надежду.

Об изобразительной стороне фильмов Шукшина

По существу темы я могу говорить только о двух фильмах, над которыми я трудился.

Приступая к работе над фильмом «Печки-лавочки», Шукшин обсуждал со съемочной группой изоряд конкретно: «Обратите внимание, в советских фильмах, даже самых идейных, многие сцены снимаются на фоне церквей, для красивости. Давайте обойдемся без них в нашей картине». И их нет в «Печках-лавочках». А в «Калине» в финале эпизода встречи с матерью появляется обезглавленная колокольня, и действует она на зрителя подсознательно. Живы еще редакторы и мастера, требовавшие «выстричь акценты» на колокольне, изменить зрительный ряд. Меня он всегда просил снимать репетиции и чувствовать, когда случается оживление на бумаге записанных слов — «тогда и торопись положить сцену на пленку». Сцена вечеринки в доме Байкаловых, когда поет Саранцев, вся снята во время репетиции.

Макарыч фиксировал иные реплики разговоров на площадке. «Каковы ваши принципы работы с актерами? Я просто не в состоянии ответить на этот вопрос — у меня нет особых принципов. Был бы хороший, умный человек — я с ним договорюсь, как нам лучше сделать дело…».

«Я готов позволить актеру нести отсебятину, если только он соблюдает верность самому характеру, самому рисунку роли. Если верное чувство подсказало ему новое слово, я готов принять его как свое собственное». Ведь эти мысли Макарыч записывал в перерывах репетиций.

Поиском стиля Шукшин занимался серьезно и непрерывно. По окончании «Калины» он, подытоживая результат, считал добычей следующие сцены: встреча с матерью, разговор с отцом Любы, ночная сцена (любовная), вечеринка в доме Байкаловых (песня Саранцева).

Художественную радость испытывал Шукшин, если удавалось снять сцену «вчистую», то есть сразу на съемке получить изображение и звук без последующего озвучания. Точно снятую сцену озвучить лучше, чем на съемке, не получалось, сколько бы раз мы ни пытались. Шел на такие съемки Макарыч, взвешивая все обстоятельства «за» и «против». Пример. Для съемки эпизода передачи денег Егору от главаря «малины» почтальоном был молодой артист тульского театра. Поразмяв с ним сцену, Макарыч сказал мне: «Актеру я не скажу, а ты знай: когда он отдаст мне пачку денег, я по-настоящему этой пачкой вломлю ему по физиономии, а что возникнет после, не знаю. А ты снимай. Лови, то будет сама жизнь…». И в картине остался единственный снятый дубль.

А вот случай из «Печек-лавочек». Заканчивалась смена, а мы копались со светом, и надо было еще снять крупный план в квартире профессора словесности, которого исполнял Санаев. Сняли дубль… Вася подбежал ко мне и спрашивает, издерганный осветителями, требующими заканчивать трудовой день… «Ну как?» Я в окуляр не видел его мимики, а тут из-под камеры вижу его рассвирепевшего — говорю испуганно: «Вася, будь добрее». Он засмеялся и крикнул твердо: «Дубль», — и этот дубль вошел в ленту.

Мне он говорил: «Снимай, когда душа оживает». После Шукшина, сначала интуитивно, а со временем все более мотивированно и осознанно, тридцать лет занимаясь фотографией, следую в русле этой стилевой установки Василия Макаровича. Учебным подспорьем для меня стало перечитывать опубликованные выжимки из его записных тетрадей, а также коротенькие тексты «Снов матери», «Долгих зимних вечеров», да и «Любавиных», не затронутых редактурой. Итогом моих поисков стиля, намеченного Шукшиным, стала фотовыставка «Русь» («Веси. Грады. Лики. Земля»), порадовавшая меня реакцией соотечественников. Ограничусь одним только впечатлением из книги отзывов, потому как оно подтвердило верность шукшинскому пути, незащищенно задело душу. Как говорил сам Шукшин: «…боюсь непосредственного зрителя, который больше знает, острее чувствует и подлинность и фальшь».

«Уважаемый Анатолий Дмитриевич, позвольте посвятить Вам стихотворение, написанное под впечатлением Вашего творчества.

Усталость нации — в глазах,Таких прозрачных и спокойных.В них отразились боль и страх,Пожары, паводки и войны.Все отпечатано в душеУсекновенного народа.Здесь дети — старики ужеСреди обманщиков и сброда.Не Запад мы и не Восток,Здесь шквальный ветер лихолетья,Здесь слез невидимых поток,Здесь наши старики — как дети.Прочти в глазах души полет.Под сводом русского пространстваНарода нашего оплот:Хранить святое постоянство.Россия, свет, себе не лги!Ты — мать. Я за тебя не струшу.В глубинах тайных сберегиСвою отчаянную душу.

21 мая 2004 года. Раба Божия Людмила Хлюстова».

Сколько бы душ отвел от телевизионного ока Василий Макарович, успей он исполнить хотя бы два из выношенных замыслов: о раскулачивании в Сибири — название было уже определено: «Ненависть», и «Таежная история». В тайге на заимке живет лесник с женой. К ним прибивается геолог, живет до весны, влюбляется. В разгоревшихся страстях — Шукшин, Федосеева, Петренко — Макарыч намеревался припечатать на пленку свое понимание «треугольника» с позиций прожитого им лично.

В качестве заключительного обобщения хроники мероприятий юбилея Шукшина предлагаю записанное с видеоленты выступление Валентина Григорьевича Распутина на 28-х Шукшинских чтениях на горе Пикет 25 июля 2004 года. Запись приводится без правок произнесенного перед микрофоном слова с разрешения Валентина Григорьевича, что в какой-то мере открывает природу рождения писательского слова.

«Всякое святое дело требует окропления, что сегодня и произошло. Погода уже разыгрывается, и разговор может продолжаться, пока вы не устанете. Я не первый раз в Сростках, не первый раз на Пикете, но такого фантастического зрелища, как сегодня, мне не приходилось видеть. Настолько фантастическое, будто марсиане собрались на горе Пикет, и в таком количестве, будто и туда дошел слух о Шукшине, и вот они спустились, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Мы здесь, слава Богу, похожи на православных русских — почитателей Василия Макаровича. Первый раз я здесь был в 1984 году и еще дважды в ближайшие годы после того. Замечалось, Пикет представляет собой всенародное вече. Многие десятки тысяч народу, тогда был еще Советский Союз, отовсюду, отовсюду ехали и шли послушать людей, которые близки были Шукшину или его идеям.

Тогда говорили здесь о государственных делах, говорили о том, нужно или не нужно строить Катунскую ГЭС, говорили о ненужности поворота северных и сибирских рек, и расходились по всей России люди, получившие здесь благословение на дальнейшую деятельность.

Василий Макарович весь плоть от плоти Сросток и русской деревни, потому и не приходилось ему выдумывать ни язык, ни мудрость, и характеры, которых у Шукшина много, — они не выдуманы, как и действие, которое есть в рассказах. Макарыч находил сохраненное в деревне, не напрасно он говорил: „Нравственность есть правда“. Не просто правда, а Правда с большой буквы. Большое мужество и честность — жить народной радостью и болью. Чувствовать, как чувствует народ. Народ всегда знает правду — великая истина. Ни в каких вузах, и кинематографических в том числе, эту истину не добыть. Ее найти можно только среди своего народа. Один из героев у него говорит: „Посмотри, что ни великий человек, почти всегда из деревни. Почитай газеты: что ни некролог, то выходец из деревни, я не хочу этим примером умалить великих людей города, но из деревни их больше, и они более крепкого замеса люди“. Но это все в прошлом, сегодняшняя деревня унижается. Слава Богу, ваши Сростки еще благоденствуют. Благополучие достигается благодаря Василию Макаровичу, но ведь десятки тысяч деревень на Руси сводятся с лица земли. Как нет ни одного лишнего человека в нашем народе, тем более нет ни одной лишней деревни на наших просторах. Деревня — это прежде всего тот человек, который должен познать истину, исходящую из деревни.

У нас принимается много программ, а почему бы не принять программу о спасении деревни. Программа спасения деревни — суть программа спасения России. Не будет деревни — не будет России. Без деревни Русь потеряет лучшие свои качества: совесть, человеческую близость, мастерство и просто природное чутье и любовь к природе, много чего потеряет. На такую программу стоило бы не пожалеть любых денег, чтобы страна вышла из того положения, в котором сегодня: кладбище за кладбищем, и одни трубы торчат. России без деревни, еще раз повторю, — не быть. Не быть. Диву даешься, как ощущал будущее России Шукшин. Вспомните, казалось бы, такая вольная сказка „До третьих петухов“, когда Иван-дурак идет за справкой, дабы удостоверено было, что он не дурак, и ему, может быть, визы получать, ну и просто доверия больше. Какая простая сказочка, это ведь 70-е годы; казалось, ничего не предвещало бед, навалившихся сегодня. И ведь догадался Василий Макарыч довести Ивана до монастыря, но бесы и там уже окружили, рвутся в монастырь, и могучий стражник на пути, его не одолеешь — так чем берут этого русского человека — поют русскую песню „Бежал бродяга с Сахалина“. Да так исполняют, что стражник плачет и ворота отворяет, бесы врываются, и там уже начинаются другие песни-пляски. Вот я смотрю на этот прекрасный памятник Василию Макаровичу и думаю, что будет он служить две службы. Первая служба — Пикет, сторожевая гора, далеко видно, как и в старину, приближение кочевников… А кочевники ныне — это не какие-нибудь дикие люди, потомки Чингисхана, а, напротив, самые цивилизованные, и зарятся они в жадности своей ненасытной на наши земли и в любой момент могут прискакать с грамотами от Чубайса или Грефа. Смотри, Василий Макарович.