— Ты туда не ходи, Саня, — посоветовал Алик.
— Это почему же?
— Не позовут, не надейся зря.
— Это почему же? — повторил свой вопрос Смирнов.
— Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.
— А ты — молодой, — съязвил Смирнов.
— И я старый, и меня скоро на покой.
— Значит, я — деятель периода застоя. — Смирнов встал, хромая, подошел к окну, закурил. — А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в Азии копнул поглубже?
— Не надо было тебе туда ехать.
— Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и отставку.
— Кто это помнит, Саня?
Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:
— За прошедшую нашу жизнь, Алик. — И выпил. А Алик не выпил и сказал:
— Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих… Пойдем-ка…
Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил:
— Что видишь?
— Перестройку, — мрачно догадался Смирнов.
Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального ремонта.
— Ответ неправильный, — голосом экзаменационной машины оценил Алик. А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон туда!
И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой славянской вязью, белым по голубому было написано: "Привал странников".
— Каких еще странников? — поинтересовался Смирнов.
— Все мы странники в этом мире, — пояснил смысл названия предприятия общественного питания Алик и продолжал: — А ты что — хуже? Представляешь, вывеска: "Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова "Всевидящий глаз". Или лучше: "Всевидящее око". А, полковник в отставке?
— Дурак ты, Алька, — решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на кухню — продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце вниз.
Облокотившись о серо-белые "Жигули"-восьмерку, стоял оранжево-голубой волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх.
— Что свистишь? — приструнил его Алик и пригласил: — Поднимайся.
— Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не был. Спускайтесь, обновим "Привал странников".
— Там не подают, — сказал Смирнов.
— А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть?
— Ты за рулем, — напомнил благоразумный Смирнов.
— Разоримся, — заметил Алик.
— Не твоя забота. Я сегодня богатый. — Казарян приложил руку к сердцу и к карману, где хранил богатство.
— Обожди малость, штаны надену, — сдался наконец Алик.
Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе "Привал странников". С улыбкой на устах их встречал усатый здоровенный официант.
— Добро пожаловать! — возликовал он.
— Я тебя знаю, — сказал ему Казарян. — Ты бармен из "Космоса". Здесь что, выгоднее?
— А я — здесь и там, — охотно объяснил официант. — Там день отдежурю и на два — сюда.
— Значит, выгодно и здесь, и там, — понял Казарян и приказал: Устраивай-ка нас.
— Прошу.
Он просил их в зал. Они туда и последовали. Старинной обнаженной кладки кирпичные стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий с золотыми звездами потолок.
— Красиво как! — оценил интерьер Смирнов, усаживаясь за деревянный стол (в тон полу). — Вот что значит старина!
Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену. Кирпич прогибался под пальцем.
— Старина эта хлорвиниловая. Производство отдела декоративно-технических сооружений киностудии "Мосфильм". А ничего, смотрится!
— И все остальное — такая же липа? — спросил Алик.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Зачем же? По полу — ходить, за столом — сидеть, на эстраде — петь. Надо полагать, все из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? потребовал подтверждения Казарян.
— Однозначно, — согласился официант и напомнил: — Жду ваших распоряжений.
— Забыл я, как звать-то тебя, — капризно заявил Казарян.
— Денис.
— Что предложишь нам, Денис?
— Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с ветчиной…
— Мило. Тащи все.
— Не съедим, Рома, — испугался Смирнов.
— Не съедим, так слопаем, — решил Казарян. — Тащи.
Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту:
— Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали.
— Будет сделано, — заверил официант и, ничего не записав, удалился. Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино, и сказал:
— Сыграть вам, что ли, по старой памяти? — и негромко начал отчаянную из Высоцкого:
Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном!
Где мой черный пистолет?
На Большом Каретном!
Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо.
— Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? — спросил Смирнов.
— Нет, — ответил Казарян. — Глядя на тебя — нет.
— Зачем ты меня так, Рома? — тихо укорил Смирнов.
— А ты меня зачем так?
— Выпьем, пацаны, — предложил Алик и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.
— Я твою последнюю картину видел, — сказал Смирнов Роману. — Мне понравилось.
— Это не последняя, Саня, — ответил Казарян. — Последняя выйдет на экраны осенью.
— Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, — высказался про последнюю Алик.
— Спасибо, — поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: — Я хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской чести! За командира, за тебя, Саня!
Чокались, целовались, умильно глядели друг на друга. Ели обильную пищу, которую принес официант Денис. Наелись до отвала, пришло время расплаты.
— Шестьдесят семь сорок, — доложил Денис.
— Да-а… — сказал Смирнов, не привыкший к кооперативным ценам. Алик полез за деньгами, но Казарян остановил его движением левой руки, правой же извлек из кармана ровно семь красных бумажек (фокусник!) и спросил:
— Достаточно?
— Мои чаевые входят в сумму счета, — с достоинством ответил Денис и отсчитал сдачу, которую кавказский человек Казарян, естественно, не взял.
Гулять так гулять. Они пешком, игнорируя казаряновскую машину, отправились на Арбат.
— Налетай, торопись, покупай живопись! — цитируя "Операцию Ы", громко взвыл Алик, когда они шествовали мимо разнообразных произведений изобразительного искусства: красивенько рыночных, доморощенно авангардических, наивно старательных.
— Делайте с меня саржи! — радостно заорал Казарян, цитируя другую классику — Райкина. И уселся перед шаржистом-моменталистом. Делать шаржи с Казаряна с его армянской внешностью — плевое дело, и моменталист отработал свою пятерку моментально. Свернули шарж трубочкой, пошли дальше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Отстояв очередь, съели по мороженому в виде олимпийского факела. Решили сфотографироваться. Казарян, как в подзорную трубу, долго разглядывал через свернутый шарж щеголеватого молодого человека с "контаксом" на груди, прежде чем они отдались ему на растерзание. Молодой человек ставил их поперек Арбата, рассказывая одновременно о трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться в поисках дефицитной и в то же время качественной пленки и бумаги фирмы "Кодак".