в тон, – мы чинно усаживаемся на кухонном островке за утренним кофе. Дети вздорят из-за булочек с корицей, и жена вынуждена принудить их к миру. Когда ей это удается, она пододвигается ко мне с чашкой кофе.
– Ты еще не читал про того серийного убийцу? – Спрашивает тихо, чтобы не услышали дети.
Внутри сердце у меня трепещет от тревожного восторга.
– Да ты что! Здесь, у нас?
– Да, здесь. – Она кивает. – Сумасшествие, правда? И ты не поверишь: его ведь называют Поэтом…
Я изображаю удивление. Имя мне в целом подходит, хотя оно не такое оригинальное, как я рассчитывал.
– Вот как? Интересно, почему?
– После убийств он засовывает в рот жертвам листки со стихами – какие-то послания, которое полиция не может расшифровать. Я подумала, может, тебе стоит предложить им свою консультацию… Ты же специалист по поэзии.
– Не надо, – отметаю я. – Там и так желающих пруд пруди. Не хватало еще привлекать их внимание к моей семье.
– Верно, – соглашается она. – Я что-то не сообразила.
Я ловлю ее руку и целую.
– Расслабься. Если что, я оберегу тебя и детей. Ты ведь это знаешь.
Она кивает:
– Да, знаю. Ты так и поступишь.
Глава 77
Звонок. Я просыпаюсь от неожиданно глубокого сна. На проводе Старушка Кроуфорд:
– Вы в порядке? – Времени на ответ она мне не дает и запускает обороты: – Что там такое стряслось? Всюду репортеры, и вовсю болтают о том, что произошло. Так что именно там произошло?
Я принимаю сидячее положение и вижу, как в спальню входит Уэйд – свежевыбритый и уже одетый в серый костюм, с двумя чашками кофе в руках. Губами я беззвучно благодарю и принимаю чашку, дивясь, как это я так проспала его подъем.
– Эти репортеры просто сумасшедшие, все как один, – частит Кроуфорд. – Вы же, наверное, можете с этим что-то сделать?
Я отвечаю:
– Ажиотаж вокруг темы рассосется через несколько дней. Я вам обещаю.
– Точно?
Мои слова ее, похоже, не убеждают, так как она начинает рассказывать о репортере, который ломился ко мне в дверь час с небольшим, и ей пришлось вызвать полицию. Когда она меня наконец отпускает, я со вздохом говорю:
– Боже милостивый. Если этот день начинается так круто, мне не обойтись без вина.
– В принципе неплохая идея. Я утром разговаривал с Мартинесом. Он хочет, чтобы я поднял данные о пропавших по городу детях. Параллельно художнику по эскизам поручили сделать набросок мальчика для публикации в прессе: вдруг кто-то его опознает…
Я вдыхаю, ощущая где-то в груди жгучую точку.
– Хорошо.
Это все, что мне удается произнести. В самом деле, скажи я что-нибудь сейчас, это будет разом чересчур много и недостаточно.
– Ты в офис? – спрашиваю я Уэйда.
– Пока нет. Но уже скоро.
– Мне нужно принять душ.
Я встаю и делаю два шага, после чего снова оборачиваюсь:
– Как такое может быть, что мальчика никто не хватился?
– Мы потому и при работе, что это жестокий мир.
Ответ настолько исчерпывающий, что нечего и добавить. Хотя некоторым образом это как раз то, что я рассчитывала услышать. С понимающим кивком отправляюсь в ванную. Уэйд меня не провожает. В этом плюс общения с теми, кто тебе близок и занят общим делом: понимание происходит без слов. Мне нужно побыть одной, но дверь ванной я не закрываю. В этом нет нужды.
Вскоре я уже стою под горячими струями воды и отстраненно размышляю о своем жизненном выборе, о клятве защищать других. Прошлой ночью я в этом потерпела неудачу, но слова Уэйда находят во мне отклик, и я отбрасываю самокопание. Можно валяться разбитой, а можно и драться. Я выбираю второе. «Соберись. Работай по цели», – внушаю я себе. И потому сосредотачиваюсь на том, что важно: справедливость в отношении жертв, включая того мальчонку, кем бы он ни был. Мое же выживание состоит в выполнении работы. Мне нужно вернуться к ней максимально собранной. Из душа я выхожу, разделенная прошлой ночью на «до» и «после», полная решимости заполучить этого гада.
По счастью, здесь у Уэйда мной оставлено кое-что из одежды и туалетных принадлежностей (не стала, так сказать, торопиться с окончательным отъездом). Отбросив в сторону любые намеки на самоанализ и рефлексию, я сушу волосы, твердой рукой навожу макияж, надеваю джинсы и розовую кружевную блузку без полыхающей надписи «Детоубийца». Вскоре после этого, с пустой чашкой из-под кофе, нахожу Уэйда на большом гранитном острове его кухни, где он сидит и разговаривает по телефону. Я беру кофейник, наполняю наши с ним чашки, добавляю туда сливок из холодильника и присаживаюсь на соседний стульчик. Уэйд все еще ведет разговор насчет какого-то наружного наблюдения. Притомившись ждать, я выгружаю на столешницу папку с делом и включаю компьютер, думая приступить к работе.
В эту секунду он заканчивает свой разговор.
– Мы думаем покопаться в делах мэра и посмотреть, что там объявится. Если получится пробить цифровое наблюдение и его границы каким-то образом пересекутся с Ньюманом…
– То наблюдение можно будет установить и над ним.
Уэйд чутко поднимает палец: у него звонит сотовый, и звонок, судя по всему, требует ответа. Почти тут же звонит и мой, с номером Чака. Я беру трубку. За рассказом Чака о его подходе к йоге успеваю допить половину своего кофе, терпеливо дожидаясь, когда он от болтовни перейдет к сути.
Видимо, Чак и сам это чувствует, а потому нервничает, боясь наткнуться на неудобную для меня территорию прошлой ночи. Нас обоих спасает еще один входящий звонок, из лаборатории. С Чаком я прощаюсь и перескакиваю на службу криминалистов.
– Детектив Джаз слушает.
– Джаз, это Антонио.
Я съезжаю на краешек табурета.
– Так. Что там для меня?
– Я закончил твой срочняк, о котором ты просила. Сторонних отпечатков на стаканах нет. ДНК совпадает с добровольными образцами от гостей мероприятия. С книгами, как многоразовыми предметами, дела посложней. С них мы сняли несколько рандомных ДНК, но ничего, что совпадало бы с нашей базой данных.
– Ну а образцы гравия, которые я предоставила?
– Взятым с мест преступления не соответствуют.
– Вот черт… Досадно.
– Понимаю, – сочувственно вздыхает он. – Извини, что ничем не порадовал. Те книги я перешлю в комнату вещдоков, можешь их сама повертеть.
– Спасибо и на этом.
Мы отключаемся, но трубка снова гудит звонком, теперь уже Лэнга.
– И ты, друг? – приветствую я его. – Порадуй хоть ты меня.
– Изволь. В твоей жизни есть я. Ну как?
– Так. Значит, и у тебя для меня ничего хорошего.
– Хм.