Читать интересную книгу Голубь и Мальчик - Меир Шалев

— Ты следишь за ней?

— Что с тобой? Это ты рассказывал мне об этих ее выходах на работу и о взглядах поклонников, которые ждут ее на всех углах. В детстве я как-то увидела в книжке слова «пленительная женщина» и совсем помешалась на них. Гершон сказал мне, что это такая женщина, которая берет человека в плен, заставляет его свернуть с прямой дороги. А моя мама сказала, что это не от слова «плен», а от «пелена», то, во что пеленают. А Мешулам сказал, что нет никакой разницы и это всё одно и то же.

— Ты поделилась этими мыслями со всей своей семьей?

— А почему нет? Делюсь же я сейчас с тобой. По паспорту ты, наверно, Мендельсон, но для меня и для моего отца ты — Фрид.

Через два часа — жара не спала, а темнота уплотнилась — мы проскользнули через двор в душевую. Облились и оделись при свете одной из ее поминальных свечей — «Видишь? Это замечательные свечи. А ты еще смеялся над ними!» — а потом зажгли гирлянду электрических лампочек, растянутую между ветвями рожковых деревьев, и соорудили ночную трапезу, как едят в кибуце у Зоар — салат из брынзы с крутыми яйцами и черными маслинами, — и Тирца смеялась, когда я надбивал яичную скорлупу — бац! — сначала о свой лоб, потом о ее.

Она налила себе немного арака со льдом, погрузила в него листья мяты, которая уже поднялась по краям душевой водосточной трубы. Я попросил у нее глоток.

— Это, пожалуй, крепковато для тебя.

— Я буду осторожно.

— Пей понемногу и медленно. Оно погладит тебя по сердцу и разойдется по всему телу.

— Только не у меня.

— Потому что, когда ты пил впервые, тебе велели выпить стакан одним духом.

Размякшие и веселые, вернулись мы в наш еще-без-крышный дом — любить и спать под Божьим небом на рукотворном бетоне. Тирца лежала на животе, растворяя во рту кусок шоколада.

— Ляг на меня, — сказала она, — я люблю твою тяжесть. Она точно по силе моего тела.

Мы уснули так на несколько минут, проснулись, сняли одежду и легли лицом к лицу, двигаясь медленно и осторожно, не отрывая глаз друг от друга. Как хорошо лежать с любимой, обновляя таким манером свой новый дом. Любовь к моему подрядчику освещает мои потемки и витает над моей пропастью. Вечер и утро, день за днем продолжается сотворение моего дома.

4

Посреди ночи зазвонил мобильник. На экранчике высветилось имя «Папаваш».

— Яирик, — сказал он, — мама у вас?

— Нет, — сказал я, со страхом ожидая продолжения.

— Если она случайно зайдет к вам, — его голос звучал спокойно и ровно, — скажи ей…

Я прервал его:

— Она не зайдет. С чего вдруг ты взял, что она зайдет к нам? Ты ведь знаешь, что она не зайдет.

— Почему не зайдет? Что случилось? Вы поссорились?

Я сел.

— Потому что она умерла, — крикнул я, — поэтому! Ты не помнишь, что мы были на ее похоронах?

Мой голос поднялся, и пустота откликнулась ему эхом. Тирца придвинулась ко мне. Я чувствовал, что ее глаза открыты. Папаваш сказал:

— Конечно, я помню похороны. Как можно забыть такое? И семь дней траура я помню. Пришло много людей, даже слишком много — на мой вкус. Но если она все-таки зайдет к вам, Яирик, попроси ее войти домой тихо, когда вернется, потому что, если я просыпаюсь, мне потом трудно уснуть.

— Хорошо, — сказал я, — я попрошу ее войти тихо.

— А теперь спокойной ночи. Я иду спать, и ты тоже ложись.

Я не мог уснуть. Как можно уснуть после такого разговора? Я перевернулся на спину. На мгновенье испугался от того, что надо мной нет крыши, и тут же пришел в восторг, глядя, как ночная темнота сменяется той глубокой синевой, которую расстилает восход перед своим приходом. Тирца уселась в позе лотоса на краю одеяла и зажгла свечу. Я смотрел на нее. Обнаженное тело, освещенный профиль. Эти резко вырезанные губы, что скользили по всему моему телу, пальцы, которые не оставили на мне неисхоженного места, стыд, которого мы не знали тогда и, как видно, уже не узнаем никогда.

— Телефон разбудил тебя.

— Не беда. Мне нужно выехать пораньше, на нашу строительную площадку на севере.

Она поставила кофейник на газовую горелку.

— Тебе я не делаю, потому что ты можешь еще поваляться часа два-три.

Размешала, налила, глотнула из чашки.

— А вот в связи с твоим разговором сейчас я должна тебе кое-что рассказать.

— Что?

— Я навестила твою мать за несколько дней до ее смерти.

Я тоже сел.

— Уже лучше бы ты дала мне кофе. Где?

— В больнице, конечно.

— Как это я тебя не увидел? В качестве кого ты пришла?

— Что значит «в качестве кого»? В качестве Тирцы Фрид. Мешулам вышел от нее, позвонил мне и сказал: «Тиреле, я как раз вышел от Раи Мендельсон с адвокатом, которого привел сделать завещание. Если ты хочешь попрощаться с ней, это, очевидно, последняя возможность». Я сказала ему: «Я хочу, но я не хочу встретить там Иреле и всех остальных из семьи». И он сказал мне: «Тогда брось всё и приезжай немедленно. Профессор Мендельсон уже был здесь раньше вместе с доктором Биньямином, а Иреле был до них, и он не переставал плакать, пока она не рассердилась на него, и он обиделся и уехал, а сейчас я тоже ухожу, так что ты сможешь побыть с ней наедине».

— Очень симпатично с его стороны.

— Симпатично? Это хитро и умно, но никак не симпатично.

— Это да симпатично, — сказал я. — У тебя симпатичный отец, ничего не поделаешь.

— Он совсем не симпатичный. Он такой несимпатичный, что ты себе даже не представляешь. Но ту каплю симпатии, которая в нем есть, он делит между четырьмя людьми, и ты один из них, поэтому тебе и кажется, будто он симпатичный.

— Кто этот четвертый?

— Он сам.

— Рассказывай дальше.

— Я села в машину и поехала к ней. Был вечер, и там не было ни души. Очевидно, она получила отдельную комнату из-за твоего отца.

— Или из-за твоего отца, — заметил я.

— Она не спала. Очень-очень слабая и худая, но сразу узнала меня и сказала: «Тиреле, как это мило с твоей стороны, что ты пришла навестить меня. Ты как будто почувствовала, что я хочу этого». Я сказала: «Прошло много времени, Рая, как ты себя чувствуешь?» И она сказала: «Так же, как я выгляжу». И я сказала: «Мешулам сказал мне, что я могу прийти». Она сказала: «Ты всё еще зовешь его Мешулам? Почему не отец? Наверно, ему этого вдвойне не хватает с тех пор, как Гершон погиб». Я не хотела с ней спорить, потому что это вдруг прозвучало, как последняя просьба. Я сказала: «Я постараюсь, но я не обещаю». А она сказала: «Если он сказал, что тебе стоит сейчас навестить меня, значит, он догадывался, что ты так хочешь». Я сказала: «Это значит, что он догадывался, что ты тоже так хочешь». И она сказала: «Правильно, я хотела, чтобы ты пришла».

Мама глотнула воздух. Раскашлялась. Тирца хотела спросить ее, как я, и что я делаю, и счастлив ли я, и как моя жена, но подсчитала свои за-за и за-против и решила против. Мама сказала: «Конец света наступил — у нашей Тиреле кончились слова! — И повернула голову к окну. — Там, в темноте, и Кастель, и Наби-Самуэль, и Кирьят-Анавим с кладбищем, все они летят ко мне в темноте, и возвращаются, и возвращаются… А там, вдали, Тель-Авив. Оттуда я приехала и здесь уже осталась».

Тирца взяла ее за руку и молчала, а мама взяла ее за руку и сказала: «Ты спросила, о чем я думаю, Тиреле? Я делаю сейчас свое последнее за-за и за-против: что мне лучше — умереть или жить». И ее смех стал стоном, а стон кашлем, а кашель — задохнувшимся дыханием.

— И тогда она рассказала мне, что ты нашел себе дом и уже подписал договор, что ты был у нее и показывал ей его фотографии, и без всякой моей подсказки сказала: «Ну, Тиреле, может быть, в этом доме у вас будет еще одна возможность».

— И ты сказала ей, что ты всё это знаешь, что ты была со мной в этом доме и на приемной комиссии тоже?

— Нет, — сказала Тирца. — Я сказала ей: «У меня такое впечатление, что вы с моим отцом сговорились друг с другом, что между вами была какая-то история, кроме и до того, как профессор Мендельсон спас моего брата». — «История была, — сказала мама, — история всегда есть, но сговора не было. Просто нужно было исправить несколько вещей, исправить и исцелить. И позаботиться о моем малыше, прежде чем я умру».

«А какую историю утаила ты, Тиреле?» — спросил я в свою очередь, но, как это часто делаю, не вслух, а про себя.

— И я бы не удивилась, — продолжила Тирца, — услышав, что это Мешулам дал ей эти деньги, чтобы она могла дать их тебе и чтобы мы снова встретились. Вот такой он, твой симпатичный мой отец. Когда он чего-то хочет, он не признает тормозов. Но какая мне разница? Я тоже хотела встретиться с тобой, и, когда Мешулам сказал мне, что ты нашел себе собственный дом, я сразу поняла, что это может быть больше, чем просто встреча.

— Как по мне, так всё в порядке, — сказал я. — Я тоже хотел встретиться с тобой, и я уже привык к роли в кукольном театре.