Ого! Что это? Мур боится? Панический, животный страх, но не за себя, а за ребёнка, за своего ребёнка… за Взрывника⁈
Медленно развернувшись от дверей, Леший посмотрел на меня, Манчестер и Седой тоже, фоня беспокойством и борясь с желанием, что-то сказать.
— Да что, вашу мать, происходит здесь⁈ — Не выдержал я. — Зачем тебе он нужен⁈ — обратился уже к муру и прорычал сквозь зубы, с трудом контролируя накативший гнев и желание набить морду, хоть кому-нибудь. От меня явно что-то скрывали.
— Да говори уже, — обречённо махнул рукой Манчестер, — не видишь: он сейчас сорвётся. Просканировал уже всех давно. — И обратно уселся на стул, так и не успев от него отойти. Не сел, а плюхнулся…
Непонимающе на происходящее таращились только Фома и сам мур, который переводил взгляд с меня на «играющих в переглядки» глав штаба.
— Зовут его Взрывник. — Выпалил Седой, и чувство облегчения, радости, рванувшее из сознания этого Базиля, буквально долбануло меня. Я тряхнул головой, проясняя сознание. Тут же я опешил.
— Ты уже догадался, вижу, — усмехнулся Манчестер. — Да, да, это родной отец мальчишки, самый, что ни на есть. И не смотрите так на меня… оба, — твёрдо заявил Манчестер, быстро учуяв, что пахнет жареным.
Я чувствовал, как во мне закипает кровь…
— Охолони! — гаркнул голосищем Леший непонятно кому, но на меня подействовало. — Ты! И ты! — Тыкнул он пальцем и в мою сторону, и в сторону офонаревшего не меньше меня мура. — В одну машину сядете и по дороге всё обговорите. А ты, — указал на Кира, — проследишь, чтобы они не убили друг друга. — И, резко развернувшись, вышел в дверь.
Все двинулись на выход.
* * *
Ехали молча, практически, всю дорогу. Висевшее в салоне УАЗа напряжение ощущалось не только кожей, но и затылком. Не знаю, о чём думал хмурый папаша-мур, а я, отвернувшись к окну, следил за дорогой и мысленно спорил сам с собой, не хуже психа-шизофреника:
«Ни за что сына не отдам! Как не отдашь, а если он сам пойдёт, отец-то родной? Да какой он отец — мур паршивый! Но родной, а ты кто такой? Сломает жизнь мальчишке. Нет, даже не скажу ему. Всё равно, узнает рано или поздно, простит ли, что скрыл. А если не уйдёт?» — Вот так и спорил… И сколько бы ещё это длилось, не знаю, но Мур, видимо, тоже переваривал в голове всю ситуацию, и, в конце концов, его прорвало:
— Одно только попрошу у тебя… если живым останусь после этого похода, покажи мне сына.
Я резко развернулся, собираясь отказать, но взглядом наткнулся на выставленную вперёд руку.
— Погодь, не хипиши раньше времени, — прервал он мою не начавшуюся тираду. — Не собираюсь я ему ничего говорить… и тебя прошу: не надо. Пусть лучше ничего обо мне не знает. Я хочу сыну лучшей судьбы, а быть муром, или сыном мура… — печально усмехнулся в бороду, опустив голову. — Нет, не такой жизни я для него желаю. Он — хороший человек и достоин лучшего отца, а не такого… как я… В общем, сделай так, чтобы я его увидел… ещё разок… издалека. Я даже подходить не стану, чтобы не заметил. И вот, это… — полез отстёгивать с ремня чехол с ножом, протянул мне, — передай, прошу. Знаю, что узнает… просто скажи, что встретил меня и я рад, что у него всё хорошо, и передал подарок со словами: «Крысу ту бритую нашёл и этим ножом голову паршивую отрезал». Так и скажи, он поймёт.
Я молча кивнул и забрал нож, посмотрел: довольно большой, слегка изогнутый, которым можно резать, колоть и рубить, а при случае — треснуть плашмя по лбу так, что мало не покажется, одним словом — Кукри! Хороший такой, настоящий, непальский кукри. Я уважительно присвистнул и попытался прочесть красивую, витиеватую гравировку. Предложение видел, но прочитать его не смог, потому как букв таких никогда ранее не встречал.
— Что это? — спросил я у Базиля, имея в виду надпись.
— Понятия не имею. Это нож моего отца. Я, как провалился сюда с ним, так с ним и хожу. Эх, сколько раз он меня выручал… пусть теперь сыну послужит. — Лицо мужчины озарила тёплая улыбка.
— Я, как понимаю, ты тот самый мур, у которого он жил? — выдавил я из пересохшего горла и потянулся за флягой.
— Угу… — Базиль кивнул и уставился в пол.
— Угу…
Мы поняли друг друга и дальше не проронили ни слова. На сердце заметно полегчало. Нотки сожаления и уважения к этому человеку шевельнулись в душе.
Компания наша катила через свежий городской кластер в наглую, напрямую минуя огромные колонны, попутно отстреливая наиболее борзых и охочих до еды мутантов. УАЗ, в котором мы ехали вчетвером: Фома за рулём, на пассажирском переднем — Кир и мы с Базилем сзади, отошёл чуть в сторону, остановился рядом с внедорожником муров, которые уже поджидали своего командира.
— Ну, удачи вам, — кивнул Базиль на прощанье и пересел к своим. Машина удалялась от нас, быстро набирая скорость.
* * *
Когда Седой предложил, Бусел с остатком своих людей с радостью согласился принять участие в «мероприятии», попросив, по возможности, дать ему лично вырвать кадык Рубину. Эмберцев выпустили всех, с мурами же вышла заминка. Подумав, Седой предложил сделать из них передовой штрафбат, как во времена Второй Мировой, и уже тех, кто выживет, отдать Рябому, если, конечно, он поступит так, как говорил Базиль. Ну, а нет, то на нет и суда нет — разберёмся сами, по обстоятельствам. Муры такое предложение, хоть и без энтузиазма, но приняли. Их по любому ждала смерть, а так, хоть призрачный, но шанс выжить появился.
Вскоре наши войска разделились на три фронта.
К шести вечера десантники на броне, преследуя крупную колонну отступивших, втянулись в очередной город с множеством густо натыканных высоток, отчего всем стало жутко. Проскочив по спиральной развязке примерно до середины, увидели сгоревший БТР. Впечатление было такое, что «умер» он много дней назад, и, если бы не его нелепая поза посреди дороги, а также валяющийся рядом свежий парашютик от кумулятивной гранаты, можно было подумать, что сгоревшее железо — след давних разборок. Но запах гари ещё явственно витал в воздухе.
Живых людей рядом не было, заметили только три трупа, пока не тронутых мутантами. Десантники проскочили дальше и за поворотом увидели стоящую на серпантине вереницу автотранспорта. Некоторые из машин были с включёнными двигателями. Ни одной живой души. Тишину нарушали мерно работающие моторы, которые, судя по всему, не успели заглушить. Бээмдэшки замерли на дороге, башни вращались, изучая обстановку. По одному человеку от экипажа спешились и короткими перебежками выдвинулись к транспортам. Через пару минут Ёж по радиостанции принял первый доклад от Кепа:
— Внизу затор, Эмберцы спешились, сидят поблизости.
Ёж открыл командирский люк и вылез из брони. Тишина была адская, только размеренный шум работающих на холостых оборотах двигателей. Внезапно что-то почувствовав, он нырнул в люк. По броне словно сотней ударов кувалд застучали пули. Лупили сверху, с небольших расстояний.
Командир дал приказ механику-водителю проскочить немного вперёд и встать под козырьком верхнего пролёта, что тот и сделал. В тримплекс прицела никого не было видно, угол подъёма орудия не позволял смотреть достаточно вверх, а около бээмдэшки разорвались уже два снаряда от ручного гранатомёта. После команды Ежа, спешиться, солдаты через задний люк покинули машину. На свежем воздухе было так тесно от свинцового дождя, что бойцы шустренько попрыгали снова за броню — ещё неизвестно, много ли у Эмберцев гранатометных выстрелов, а то, что пуль у них с избытком, было очевидным фактом.
Взводный по рации приказал командиру группы перебраться в БТР и попытаться под прикрытием огня из КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова, танковый) пройти к центру зажатой колонны.
От такой перспективы волосы у Ежа встали дыбом, как у одноимённого зверька. В части послал бы он этого взводного куда подальше, а в бою даже намёки выполняются беспрекословно. Связавшись с бэтээром, Ёж приказал им открыть нижний люк и ждать его появления, добавив, чтобы готовились к маршу. Бежать боец не спешил, развернувшись к механику-водителю, проорал вопрос: