У них нет принципов.
– Вандегриф, господин, – рявкнул Ломпатри из последних сил; он сильно захмелел. – Господин нуониэль спас мне жизнь. Да, он не из наших, но пока к нему не вернулась память, я склонен считать его…
– Я понимаю вас, господин. Не уверен, хватило бы у меня благородства и чести поступить так же: заставить себя считать его ровней.
– Какие у нас ещё преимущества перед врагом?
– У нас только один лучник, и тот из охотников. Положение – верная смерть.
– Но? – спросил его Ломпатри. – Вы, господин, хотели сказать ещё что-то.
– Я хотел сказать, что я рыцарь. И на вашей груди тоже золотой медальон. Я свой на тёплую постель в трактире не поменяю.
– Знали бы вы, господин Вандегриф, сколько раз я хотел променять свой медальон на кусок хлеба. Сколько раз я прикидывал количество ночей, и пайков, которое получил бы за него на постоялых дворах. И вот он мой медальон. У меня на груди. Я вам вот как скажу: мародёры ещё морды друг другу бить будут за него, копаясь в моей могиле!
Ломпатри залился диким гоготом. Потом он допил яблочный сидр и занюхал его белым рукавом льняной рубахи.
– Слушайте мою команду, господин рыцарь, – скомандовал Ломпатри. Вандегриф тот час встал по струнке. – Нам нужны лошади и припасы. Берите всех Отцов и Пострела. Устроите разбойникам засаду у разрушенных ворот. Это два столба в чистом поле, за яблоневым садом. Видать, раньше они служили воротами. Теперь забора или стены уже давно нет, но подъезжают к руинам всё равно через эти ворота; я видел, что земля там утоптана подкованными копытами. По ту сторону от этих столбов – огород. Земля там неровная, кустарники, мусор. Там спрячетесь. Пострела посадите дальше, чуть позади остальных. Когда разбойники подойдут к воротам, стрелой убейте последнего. Сами же в этот момент вступайте в схватку. Вы и в одиночку справитесь с этой мразью, но крестьяне всё равно должны сражаться – это их война. Пусть Солдат ведёт Отцов в лобовую. Вы же, верхом, нападайте с фланга. Отцов берегите: накажите не разбегаться перед всадниками, а держаться вместе. Постарайтесь, чтобы без убитых и раненых. Лучник у нас нестреляный, вы с ним перед боем погуторьте, напомните, какие разбойники твари тусветные, и что они могут сделать с похищенными детьми. Приукрасьте так, чтобы он точно выстрели в человека. Но скажите, что если всё же не сможет, пусть бьёт коню в круп, чтоб не убить. В круп, но не в подвздох! Шляпа и Жених пусть сидят с Главарём на голубятне – топоры наготове. Воська и господин нуониэль – при мне. Мы вступим в битву со стороны развалин, одновременно с крестьянами. Жрецов запереть в жилище. У двери поставьте коневода. До приказа не выпускать. Прошу к исполнению!
– Сочту за честь! – ответил Вандегриф по форме. – Это будет бой не из лёгких. Точное количество разбойников неизвестно. В отряде только один знаком с военным ремеслом. Если цель разбить врага и сберечь крестьянин, мы могли бы сначала заманить…
– Прошу к исполнению, господин Вандегриф, – приказным тоном повторил Ломпатри. – Делайте, как я велю, и учитесь. У меня были сотни подобных ситуаций, сотни засад, десятки переправ и бесчисленное множество сражений. Беречь крестьян – не цель. Это способ ведения боя.
– И всё же терять людей сейчас… – начал Вандегриф, но Ломпатри тот час перебил его.
– Я был командующим целого войска! – крикнул захмелевший рыцарь. – Девять из десяти солдат под моим началом умирали! При этом я считался лучшим. В Троецарствии люди умирают! Так что спуститесь с облаков и возьмите в руки меч; вы становитесь мягким.
Вандегриф, не ответив, откланялся. Когда он был уже у портала, Ломпатри снова обратился к нему.
– Господин рыцарь, что вы думаете об этом типе, в белой мантии и с двумя мечами на поясе, о котором говорил жрец Наимир?
– Сдаётся мне, господин Ломпатри, это один из Белых Саванов, воинов из Варварии.
– Мой прадед рассказывал о них, – ответил Ломпатри, не отрывая взгляда от скульптуры.
– Значит, вашему прадеду Геринелю Сельвадо очень повезло, – произнёс Вандегриф.
– Я не позволяю никому предполагать, что победы моего деда – это всего лишь везение: мой прадед – великий воин. Но здесь я с вами не поспорю – ему очень повезло. Всем, кто пережил те нашествия, повезло несказанно. Завтра нам тоже пригодится везение. Бандитов может статься гораздо больше, чем говорили жрецы. Да, господин, всё хотел узнать у вас: что здесь начертано? – спросил Ломпатри, указывая на замшелую руническую надпись под статуей.
– Письмена старые, господин рыцарь. Узнаем, – пообещал Вандегриф, с грустью вздохнул и скрылся за дверью.
Предрассветная мгла только-только начала редеть, а все приготовления к бою уже завершились. Отцы – крестьяне Мот, Кер и Влок – мёрзли в заиндевелой траве, сразу за распаханными делянками жрецов. Чуть поодаль от них за деревянными бочками для навоза прятались Вандегриф и Навой. Лучник Атей тоже схоронился так, что никто его не видел. Но каждый из отряда знал – парнишка где-то рядом и держит свой лук наготове. Вандегриф, как и наказал командир, всё растолковал молодому стрелку. Тот слушал рыцаря молча, а потом обещал всё сделать правильно. Молнезар, которого теперь все кликали Женихом, охранял калеку Акоша. Вместе с сыном Навоя Еленей, они мёрзли на башне, не спуская глаз с Главаря. Только пламя из железных корзин спасало их от холодного ветра, властвующего на такой высоте, откуда были видны горная цепь Чнед и силуэт самого Дербенского Скола. Нуониэль с Воськой коротали время в разрушенном храме. Воське пришлось развести костёр возле своего господина: Ломпатри, несмотря на холод, продолжал сидеть возле огромного изваяния и рассматривать каменную плиту с рунической надписью. Нуониэль расположился возле входа – огромной арки, заколоченной дубовыми брусьями. Оттуда он наблюдал за двумя каменными столбами – развалинами врат; они хорошо просматривались сквозь потерявший листву яблочный садик. Отсюда виднелся и теплящийся костерок Закича, который мёрзнущий коневод развёл прямо у крыльца жилища жрецов. Коневод сидел у двери запертой на засов, подложив под мягкое место потрёпанных соболиных шкур Кера, которые тот уже и не думал продавать жрецам. Сами жрецы со слугой Челиком, грустили взаперти, ожидая своей участи. Настроение у служителей Учения было скверным. Только пухлый жрец Бова старался не унывать. Он сидел поодаль от всех, прислонившись спиной к входной двери, за которой в такой же позе расположился коневод.
– Проснулись голуби, – сказал Закич, не зная, что уши Бовы находились в двух вершках от его собственных ушей.
– Аж но проснулись? –