Читать интересную книгу Патрульные апокалипсиса - Роберт Ладлэм

— Нет, не записывается, — ответил посол. Из-за своего маленького роста, бледного морщинистого лица и очков в тонкой металлической оправе этот старый человек походил на усохшего гнома и в нем едва ли можно было с первого взгляда угадать одного из умнейших людей в Европе. — У меня есть информация, которую вы запрашивали.

— И запрашивал по надежной линии связи, n'est-ce pas? — прервал его сидевший за столом глава Второго бюро.

— Естественно, даю вам слово. Так вот, тут есть данные о Герхарде Крёгере, начиная с его детства и семьи, учебы в университете и медицинском образовании вплоть до назначения на работу в больницу и до отказа от должности в Нюрнберге. Послужной список просто замечательный, он говорит об огромных заслугах блистательного специалиста. И если не брать в расчет его неожиданное решение прекратить оперировать, ничто не свидетельствует о недостойном поведении этого человека, а тем более уж о симпатиях к неонацистам. Я, разумеется, сделал копию и для вас.

Крейтц наклонился и положил перед Моро запечатанный толстый пакет. Тот взял его, взвесил на руке, удивляясь его толщине и весу.

— Сэкономьте мне немного времени, если оно есть у вас, сэр.

— Нет ничего более важного, чем наше общее расследование. Продолжайте.

— Вы все это внимательно прочли?

— Как будто это докторская диссертация, которую мне надо одобрить или отклонить. Очень внимательно.

— Кто его родители?

— Зигмунд и Эльза Крёгер. И вот тут как раз есть нечто, сводящее на нет предположения о связи доктора с неонацистами. Зигмунд Крёгер официально зарегистрирован как дезертировавший из люфтваффе в последние месяцы войны.

— Таких были тысячи.

— В вермахте, возможно, но не в люфтваффе, более того, среди старших офицеров дезертиров были единицы. А Крёгер-старший имел звание майора, был орденоносцем, причем награждал его сам Геринг. Из ваших и наших военных досье видно, что если бы война продолжалась и Крёгера схватили, то по законам «третьего рейха» его отдали бы под трибунал и расстреляли.

— Что с ним стало после войны?

— Тут путаница, как всегда. Он перелетел на своем «мессершмитте» за линию союзных войск, а самолет направил на поле и выбросился с парашютом. Британские войска не дали жителям деревни его убить, и в конце концов он получил статус военнопленного.

— А после сдачи в плен его репатриировали?

— Обычная неразбериха, что я могу еще сказать? Он был сыном владельца завода, на которого работали сотни людей. Однако, если проанализировать все его поступки до конца, то он был все-таки дезертиром, а не преданным сторонником фюрера. Едва ли это могло способствовать тому, чтобы его сын стал таковым.

— Понятно. А его жена, мать Герхарда?

— Флегматичная Hausfrau[82]из семьи крупных буржуа. Она, вероятно, ненавидела войну. В любом случае ее имя никогда не значилось в списках членов национал-социалистической партии и нет данных, что она участвовала в их многочисленных митингах.

— Да, пожалуй, пронацистским влиянием это не назовешь.

— О чем я и говорю.

— А во время учебы Крёгера в университете и медицинском колледже не было ли там студенческих группировок, не принимавших демократизацию Германии, осуждение «третьего рейха», которые могли бы повлиять на молодого Крёгера?

— Я ничего такого не обнаружил. Его преподаватели в общем и целом отзывались о нем, как о человеке малообщительном, прирожденном ученом и поистине выдающемся враче. Еще студентом он добился таких успехов в хирургии, что начал оперировать намного месяцев раньше, чем было принято.

— В какой области он специализировался?

— В области нейрохирургии. Говорят, у него были «золотые руки и быстрые, как ртуть, пальцы» — это дословно то, что сказал прославленный Ханс Траупман — величина мирового масштаба в этом направлении медицины.

— Кто-кто?

— Траупман, Ханс Траупман, заведующий отделением нейрохирургии клиники в Нюрнберге.

— Они дружат?

— Их связывали профессиональные интересы. Однако ничто не говорит о том, что они были особенно дружны.

И все же он не поскупился на похвалы своему подчиненному.

— Не все хирурги скупы на похвалы, Моро.

— Наверное. А нет ли каких-нибудь предположений, почему Крёгер ушел со своего поста и иммигрировал в Швецию?

— Никаких, кроме его собственного очень эмоционального заявления. Он почти двадцать лет делал чрезвычайно сложные, а потому безумно утомительные для хирурга операции. По его собственным словам, он сгорел на этой работе, у него стали дрожать руки, те самые «быстрые, как ртуть» пальцы, и он не хотел больше рисковать жизнью своих пациентов. Подобное благородство достойно восхищения.

— Дело темное, — тихо заметил Моро. — Кто-нибудь пытался узнать, где он сейчас находится?

— В нашем распоряжении только слухи, впрочем, сами прочитаете. Кое-кто из бывших коллег получал от него известия года четыре назад. По их словам, он занялся общей врачебной практикой под шведским именем, где-то севернее Гетеборга.

— Кто эти бывшие коллеги?

— Их имена есть в отчете. Вы сами можете связаться с ними, если хотите.

— Хочу.

— А теперь, господин Моро, — сказал немецкий посол, откинув свое маленькое, худое, как скелет, тело на спинку стула, — я думаю, нам пора поговорить начистоту. Когда мы с вами разговаривали, — по надежной линии, как было условлено, — вы дали понять, что некий Герхард Крёгер, хирург, может быть членом нацистского движения, но не представили никаких улик, не говоря уже о доказательствах. Вместо этого сказали — и звучало это, позвольте заметить, довольно оскорбительно, — что, если германское правительство через мое посредничество откажется предоставить вам полное досье на Крёгера, вы пожалуетесь в Кэ-д'Орсей, что мы предположительно скрываем данные о личности влиятельного члена новой нацистской верхушки. И опять — ни улик, ни доказательств. А как только эти документы попадут в вашу систему, вполне возможно, что жизнь ни в чем не повинного доктора где-то там в Швеции окажется в опасности, поскольку, я не сомневаюсь, вы его разыщете. Итак, я предоставил вам информацию, мсье Моро, так дайте же и мне что-то хотя бы для того, чтоб успокоить мою совесть, поскольку, как я уже сказал, вы обязательно его разыщете.

— Мы уже нашли его. Monsieur 1'ambassadeur. Он здесь, в Париже, в двадцати, не больше, кварталах отсюда. Его задание — найти Гарри Лэтема и убить его. Но почему это поручено ему, врачу, хирургу? Вот на этот вопрос мы и должны ответить.

Выйдя на улицу, Моро направился прямо к машине Второго бюро, сел в нее и, дав знак водителю ехать, снял трубку телефона посольства и набрал непрослушиваемый внутренний номер.

— Жак?

— Да, Клод?

— Разузнайте все, что можно, о враче по имени Траупман, Ханс Траупман, хирург из Нюрнберга.

* * *

Для взволнованного Дру Лэтема вечер тянулся медленно, слишком медленно. Гостиничный номер казался персональной тюрьмой. Даже переработанный кондиционером воздух становился душным. Он открыл и тут же закрыл окно: вечер, в Париже выдался сырой, лучше уж с кондиционером. Играя роль преследуемого, он слишком долго просидел взаперти. Ему надо выбраться на улицу — так, как он это сделал вчера, когда заезжал на свою квартиру на рю Бак в сопровождении морских пехотинцев: На это ушло меньше часа, он провел всего несколько минут на улице, но этот час и эти минуты стали короткой живительной передышкой после удушающе узкого пространства «Мезон руж» антинейцев, дома Витковски, даже квартиры Карин — впрочем, нет, только не ее квартиры. Там он впервые за многие годы почувствовал себя свободным и там было замечательно, тепло и уютно.

Но сейчас, сейчасему было необходимо снова почувствовать себя свободным, пусть ненадолго, праздно побродить по улицам, побыть среди людей — может быть, в этом все дело. Два часа назад он разговаривал с Карин — она еще находилась в посольстве, — и они условились, что в интересах полной безопасности он не будет звонить ей на рю Мадлен. Конечно, не будет, не хватало еще и ей пуститься в бега. Тем не менее она передала ему срочное сообщение из Вашингтона. Он должен связаться с Уэсли Соренсоном по строго засекреченному номеру телефона, причем звонить директору отдела консульских операций, пока не дозвонится. И если к шести часам по времени округа Колумбия им не удастся переговорить, то Дру должен позвонить Соренсону домой в любое время.

Лэтем периодически набирал номер, зная, что его нельзя установить, до одиннадцати часов по парижскому времени — до шести в Вашингтоне. Затем позвонил Уэсли домой. Трубку подняла миссис Соренсон: жена непревзойденного шпиона произнесла условные слова:

— Муж ждет звонка из Парижа от нашего антиквара. Если это вы, то мистер Соренсон будет занят примерно до семи по нашему времени. Если нетрудно, позвоните позже, потому что у нас нет вашего номера, а он очень хочет получить тот гобелен, что мы видели месяц назад.