Читать интересную книгу Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Э, Василий, загнул! Особо про черножопых! Черножопые, они ведь тоже смертны!..

– Известное дело – смертны, Михал Иваныч! – и Василий довольно расхохотался.

– Все, Василий, на этом свете смертны – вот в чем проблема. От ничтожнейшей мошки, которых вы по сто зараз топчете, и до самого разбольшого слона, – резюмировал Сомский. – И каждый день у мошек свой «мясной бор» случается. Каждый день апокалипсис, друзья мои, во всем мире происходит – невидимые миру слезы. Убивать, оно, конечно, хорошо, но лучше все же не убивать, а только сладко мечтать об этом. Главное ведь не то, что ты сделал, а то, что хотел сделать.

– Это как это? – спросил Алексей.

– А так – сделать все, что хочешь, ведь невозможно, да? Тогда зачем пытаться. Не лучше ли – сладкие грезы? Поглядите на меня – инвалид первостатейный! Недвижим, как самовар! А сколько было мечт, сколько желаний! И Шерон Стоун трахнуть, и бабла срубить миллион, и книгу написать!.. И что? Вот я – любуйтесь! Без посторонней помощи не то что одеться, а и поссать не всегда смогу! Живите – ёж вашу! – а не Россию спасайте! Так-то!

– Эк вас разобрало! – промычал Василий. – Ничего, в лучшем виде доставлю, доставлю вас, Михал Иваныч… Но только до поворота, до поворота… Дальше не могу – в Лугу еще ехать. А может, вы лучше к нам, на Ильмень, а? И лодка у меня там, и все… В лучшем виде!

– Нет, Василий, я домой, на Валдай, к черножопым, ха-ха-ха! Куда мне инвалиду такому – и на Ильмень! Садко каким разве – на дно залечь!

– Ну уж не такой вы и инвалид! Ноги-то есть! Неровен час – и побежите еще, все может статься. Вот если б совсем без ног…

– Совсем без ног – это настоящий самовар выходит, Василий, – сказал Сомский. – Ты вот женатый человек, поди, и детишки у тебя?

– Женат, как не женат! И детей двое – пацан и девка. На ноги вот поставлю, брошу все, уеду в деревню со старухой век доживать. Надоело, Михал Иванович, туда-сюда мотаться.

– Фигаро здесь – Фигаро там, ха-ха-ха! – рассмеялся инвалид. – А ведь и полюбовница у тебя есть, не может же не быть у тебя полюбовницы, коль мотаешься. Или девок с дороги пользуешь?

– И полюбовница найдется, как не быть! Даже целых две штуки! Ну, это кроме поразовых, – хвастанул Василий. – Одна в Луге, Светланка, к ней заеду сегодня, пару палочек вставлю! Как без того? Незамужняя, с сыном живет, а тот вроде вас – инвалид. Только на голову. В детском возрасте, значит, со второго этажа головой упал. Вот и живет – когда под себя поссыт, а вместо слов нормальных – мычит. Светланка его бычком прозывает. У ней, правду сказать, неудобно: квартирка-то маленькая – одна комната. Вот и ждем, пока бычок заснет. А раз случилось, обоссытесь, Михал Иваныч, – деру я ее, а бычок проснулся, глядит на нас, пялится из темноты. Ну и мычит. Так размычался, насилу угомонили. Так что вы думаете? Я уехал, а он как есть – вечером на мать полез! Еле отбилась! Им ведь тоже етись хочется, а?! Инвалидам-то. Ха-ха-ха! – и Василий заговорщицки подмигнул Алексею. – А может, и не отбилась, кто ее знает… Может, и понравилось ей самой-то, ведь сыну-то приятно! А что сыну хорошо, то и матери, правда ведь, Михал Иваныч?! Может, пока я тут с вами хороводюсь, у них там – это… связь половая!..

– Да ты какой-то, скажу тебе, фрейдист стихийный! – отвечал Сомский. – Впрочем, не исключен и такой вариант.

– Ну, и в Чудове тоже есть. Но та, Наташка то есть, – она замужняя, а детей напротив того – нету. На станции в кассе работает. Но уж и сиськи у ней – арбузы! Я к ней обычно в обед заеду, в лесок ее вывезу и там деру за милу душу!.. Ой, не могу, к Наташке захотелось, вишь как елдак-то сразу встал! Вспомнил ее! Кабы вы меня не словили, я б, наверное, к ней завернул. Я как раз об том и размышлял – завернуть мне к Наташке-то или нет? А тут вы! Ну хоть разворачивайся – так встал-то! – и Василий почесал в паху.

– Ну, а коли зима или дождь, как же ты с ней обходишься? – спросил Сомский. На него рассказ шофера произвел впечатление эротического свойства. Он тоже потеребил в штанах.

– Дак вот прямо тут и обхожусь! Вот сюда ее кладу, где вы сейчас сидите. Я сзади-то ее не пользую, только спереди, чтобы сиськи под рукой всегда были! Эхма! А у вас, Михал Иваныч, я погляжу – там все в порядке! Это главное. Есть кому засунуть-то?

– Как не быть, дырка – она всегда найдется, – пробасил Сомский. – Но меня не то сейчас интересует, брат Василий. Вот ты, так сказать, полной жизнью живешь, напропалую живешь, все у тебя путем. Так?

– Ну так.

– Ну так и на здоровье, мне что… – махнул рукой Сомский. – Только я не пойму, при чем тут черножопые? Они что, тебя с Наташки стаскивают? Живи, Василий, и жить давай другим – вот моя философия.

– Хм! Философ вы, Михал Иваныч, эх и философ! – с удовольствием крякнул Василий. – Это, видать, от того, что времени у вас много теперь в инвалидстве на всякие размышления.

– Много, – вздохнул Сомский и стал молчать. Спустя час Василий высадил путешественников у поворота на Новгород, возле придорожного кафе.

III

Следующую машину они поймали быстро: не успел Сомский подрулить к дверям кафе, как оттуда вышли двое кавказцев.

– Добрый день, мужики! – пробасил Сомский. – Вы случаем в сторону Валдая не того?…

– Туда едем, да! – отвечал волоокий парень.

– Ну тогда вас сам бог послал! Подбросите?

– Конечно, да!

Коляску запихнули кое-как в багажник, инвалида посадили на переднее сиденье, а сзади разместились Светозаров и второй кавказец. Алексей сидел напряженно, искоса поглядывал на соседа. Тот был большеголовым, росточка невеликого, слегка походил на карлика. К тому же очень потел – жара стояла несусветная. Светозаров брезгливо отодвинулся, приоткрыл окно. Шум ветра не позволял ему слышать все, о чем оживленно беседовали впереди инвалид с шофером, – так, обрывки.

– …Сами-то откуда? Армяне, что ли? – тут же поинтересовался Сомский.

– Из Карабаха, да. От войны бежали, много горя видели. Жить хотели, умирать не хотели, да.

– Оно понятно, кому умирать хочется. Это, дорогой, закон такой – коль родился, помирать уже не хочется. Вот если не родился – тогда совсем другое дело. Тогда другие законы, нам неизвестные.

– Умирать не хочется, да, – кивнул волоокий, почтительно выслушав инвалидову тираду.

– Тебя, ара, как зовут? Небось, Армен? Или Карен? А? Угадал?

– Угадал, да – Карен.

– Ну а я – Михаил Иванович. Вот бог ноги-то у меня взял, чем я его прогневал!

– Бог взял – бог и дал, Михаил Иванович, да, – философски в пандан Сомскому отвечал армянин.

– Ишь ты, тоже философ! Небось, родственников всех сюда перетащил?

– Инч[8]? – машинально переспросил Карен.

– Инч-инч… – передразнил Сомский. – Знаю я ваш язык немного, я к языкам способный. И с президентом вашим раза три встречался, с тем, с Тер-Петросяном. Коллега он мой в некоторой степени – филолог. В Карабахе, правда, не был. В Ереване – бывал. Первый раз лет десять назад – зимой. Ну, тебе скажу – я так в жизни не мерз даже на Таймыре, как в вашей солнечной Армении! Я говорю: родных всех в Россию привез, что ли?

– Всех не всех, а мать, жену и детей привез. Отца азеры убили, в девяносто третьем, да.

– Вот видишь, перевез, значит, устроил, всем здесь хорошо живется, небось. И правильно сделал, земля – она для всех. По родине тоскуешь?

– Инч?… Да, тоскую. Хорошо в Карабахе – земля такая, палку посади – абрикос вырастет!

– Назад не поедешь ведь! Вас, армян, по всему свету – миллионы! И везде приживаетесь. Звериная в вас, ара, какая-то живучесть.

Тут в разговор включился задний, недовольно что-то сказал по-армянски Карену.

– Не сдаст, – уверенно и по-русски отвечал ему Карен. – Он человек умный, ара, журналист.

– Ашмандамэ мардэ[9]. Инвалиды тоже люди! Это точно – чего мне вас сдавать, – вмешался Сомский. – Жизнь такая штука, Карен-джан, что без дури ее не выдержать. Я знаю. Я знаешь, как пил?! Тридцать пять лет пил! Очнусь немного – и опять. Как работал? – до сих пор не знаю! И били меня, и резали, и раздевали, и под забором в снегу спал, и менты издевались, а я – пил! Почитай, две трети жизни – как есть, в сплошном угаре, в тумане желтом. Вспомнить нечего, может, и есть чего, но не помню, Карен-джан, ничего не помню! Но разве ж это плохо – когда туман?

Между тем Алексей с заднего сиденья не понимал, о чем идет речь. Это было первое в его жизни самостоятельное бытие на родине, и он успел понять, что родина несколько сложнее его умозрительных построений. Она оказалась населенной множеством людей, и все людей разных, и эта разность приводила его в недоумение. Где они, исконные русские черты? Как различить в этих персонажах, в этих милицейских патрулях, в пассажирах электрички, в вокзальных нищих, в шоферах хоть какие-то характерные черты? Черты, к примеру, русичей? Или коммунистов? Или исламистов? Жизнь на родине оказалась многообразной и вовсе не такой, какой виделась из пригорода Копенгагена. «Вот этот человек, он – враг?» – пытался решить Алексей, глядя искоса на потного соседа. Может быть, он, конечно, и враг, только никакого враждебного чувства не вызывает, разве что физиологическую неприязнь. А улыбчивый Карен – тот даже и симпатичен. Тогда – что же делать?