— Да, я считаю отца и матушку Спригг своими отцом и матерью, — ответила Стелла.
Она сказала это и не солгала. Эти люди спасли ее. Любили ее. Отказывать им в праве называться ее родителями, значило бы отплатить им за все черной неблагодарностью.
— Ты живешь в Торкви, дитя мое?
— Нет, сэр, я живу на хуторе Викаборо, около Гентианского холма.
— Ты пришла сюда одна?
— Доктор Крэйн проводил меня до подножия холма. Сам он пошел к одному своему пациенту, а потом вернется и заберет меня. Я слышала те чудесные слова, которые вы произносили здесь, когда я вошла… Захария иногда тоже так говорил.
— Тебе понравились эти слова?
Девочка кивнула.
— И мне они нравятся, — сказал аббат. — Они похожи на крылья, не правда ли?
— Они воспаряют, — сказала она. — А потом падают ярким светом.
— Да, я знаю. А этот Захария, слова которого тебе нравятся, он что, твой брат?
Он заметил, как из уголков упрямого рта исчезли смешинки и серые глаза потемнели.
— Нет. Он уплыл за море. А я прихожу сюда, чтобы думать о том, что он скоро вернется. Как Розалинда.
Аббату в общих чертах была известна легенда об этой часовне.
— Раз в год, как Розалинда? — переспросил он.
— Да. Сегодня я пришла в первый раз. Захария уехал двадцать седьмого ноября, так что вообще-то нужно еще долго ждать годовщины, но я пришла раньше, потому что…
Она запнулась и на лице ее мелькнула мгновенная озабоченность.
— Почему? — вежливо допытывался аббат.
Девочка посмотрела на старика. Да, она может ему сказать. Важно только найти верные слова. Когда она находила слова, то ей никогда не бывало трудно сказать их людям. Она замолчала сейчас только потому, что вспомнила, как матушка Спригг тысячу раз говорила ей, что невежливо благовоспитанной барышне перекладывать на посторонних людей свои заботы. Но, похоже, этот человек не совсем посторонний…
— Вчера ночью мне приснилась страна, куда он поехал. Вы знаете эту страну, сэр?
— Да, — кивнул аббат.
— Захария был там, но я не могла его найти. Он боялся. Я знаю, что он был там и что он боялся, но я не смогла отыскать его.
— Это естественно, — задумчиво произнес аббат. — Страх требует от человека уединения. Даже самые близкие люди не могут приблизиться к нам, когда нам страшно.
— Когда я проснулась, я спросила себя: чего он боится? — продолжала Стелла. — И подумала: может, был шторм…
— И поэтому ты пришла сюда сегодня? Чтобы вспомнить Захарию и вознести молитву за тех, кто в море?
— Да. Доктору нужно было прослушать легкие старины Сола… У него бронхит. Сильный шум в легких… А старина Сол — это наш работник… Ну я и попросила доктора взять меня сюда. Матушке Спригг это не очень-то понравилось. Ведь мне пришлось не пойти вместе с ней в церковь. Но здесь ведь тоже считается церковь, правда?
— Конечно, можешь не сомневаться. Скажи, ты уже молилась Господу за твоего друга, дитя мое? Я имею в виду сегодня?
— Да. Я ведь была здесь уже минут пять, прежде чем вы заметили меня. Когда я поднималась с колен, и садилась на камень, вы услышали меня и оглянулись.
— А скажи, вот этот Захария, твой друг… он из местных?
— Нет. У него нет ни отца, ни матери. Он живет с доктором.
Король Лир и Корделия?! Неужели это они?..
Аббат уже открыл было рот, чтобы подробно расспросить девочку о внешности доктора и Захарии, но тут же прикусил язык. Ему пришло в голову, что для человека, так враждебно относящемуся к людскому любопытству, как относился он, он задает слишком много вопросов. Он и раньше замечал, бывало, что единственная цель, которую обычно ставят перед собой взрослые в разговоре с детьми, всегда заключается в том, чтобы что-то у тех выспросить и выпытать. Это вульгарно и на редкость не прилично. Хотя в его случае вульгарный допрос был вызван лишь тем глубоким интересом, который вызвала у него эта девочка. Нет, интерес — это неудачное слово. Тут было нечто большее, чем просто интерес.
Впрочем, аббат де Кольбер твердо решил, что продолжение допроса будет с его стороны неприличным поступком и проявлением дурных манер. Хватит. Она и так же, как могла, удовлетворила его любопытство. Причем очень мило и вежливо. Теперь он должен удовлетворить ее любопытство, если таковое имеется.
— Когда я был маленьким мальчиком, — сказал он, — наверно, чуть моложе, чем ты сейчас, у меня было одно необычайно счастливое Рождество. Вообще-то я всегда счастливо справляю Рождество, но тот праздник был особенно хорош. Моя мать, отец, братья и я жили в большом и старом доме на опушке соснового леса, а в лесу этом была небольшая деревня с маленькой церковью и на каждый Сочельник вся наша семья ходила в ту церковь через лес, чтобы присутствовать на полуночной мессе. В тот Сочельник мне в первый раз в жизни было позволено идти ночью вместе с остальными. До тех пор меня не пускали, ибо мама считала, что я еще слишком мал. Помню, шел снег и отец нес меня на своей спине. Господи, какую радость, какой восторг я испытал, прокатившись на его спине! Братья несли фонари, которые отбрасывали причудливый свет на снег. Как хорошо было тогда в лесу! Над нашими головами светили звезды, пробиваясь сквозь толстые от снежных шапок ветви деревьев. Издали доносился колокольный звон.
Аббат чуть помолчал, припоминая, а потом продолжил:
— В церкви, когда мы появлялись, собралась уже почти вся деревня, но для нас оставили местечко около елки. На протяжении всей службы я любовался ею и украшавшими ее зажженными свечами. Меня тогда просто переполняло чувство счастья и восторга. После службы старик кюре дал мне в руки зажженную свечку с елки. Мне, потому что я был самый маленький из присутствовавших в церкви и потому что я впервые был на полуночной мессе.
Стелла внимательно слушала.
— Я зажег свечку для каждой души нашего прихода, мадам, — сказал старик кюре моей матери. — Сто пятьдесят душ зажглись любовью к Господу. А те, которые не зажглись, тем хуже для них.
Потом он посмотрел на меня.
— Отнеси эту свечку домой, сын мой, и не дай ей погибнуть.
Аббат вздохнул и продолжил рассказ снова от первого лица:
— Я был еще слишком мал, чтобы понять смысл этих слов, но я решил, что он имел в виду не «погибнуть», а «потухнуть». На пути домой я не позволил отцу вновь взять меня себе на спину. Я ужасно устал, мои ноги ныли, но я шел сам, потому что был уверен, что чем дальше от земли, тем сильнее ветер, который мог задуть свечу. Я шел всю дорогу за отцом, и его спина заслоняла свечку от ветра. Я шел по следам отца, словно паж, который ступал по следам доброго короля Венселаса.
— И свечка не потухла? — пылко спросила Стелла.
— Нет, в ту ночь не потухла. — Он помолчал, но правда давила на него, и он добавил: — Она потухла позже.