15 декабря. Гордон заехал за мной на студию к семи часам. Мы приглашены на обед в доме его друзей.
Прелестная, со вкусом убранная квартира недалеко от Линкольн-центра. Мне там понравилось все — обжитой уют, горы книг, чуть не до потолка наваленные в гостиной, детские рисунки в рамках, развешанные в коридорах и на кухне, общая атмосфера старинного дома с высокими потолками. В камине горел огонь. Откуда-то слышались голоса детей.
Гордон даже с горничной здесь знаком, все были ему рады, все были рады всем. Я подумала, что так оно и должно быть, так же было когда-то у нас дома!
Я провела так много времени в окружении нью-йоркских задавак и плейбоев, что начисто забыла, как легко и просто быть счастливой и довольной. Всего-то и нужно быть в обществе обыкновенных, нормальных людей, которые нравятся друг другу и которым есть чем друг с другом поделиться.
Когда мы с Гордоном вышли, я рассказала ему, о чем думала. Он посмотрел на меня с какой-то странной, вымученной улыбкой и сказал:
— Это не совсем так, как тебе показалось. Эта семья ведет себя таким образом только при гостях.
— Но они явно счастливы вместе. Это же невозможно изобразить.
— И муж, и жена достаточно долго вращались в театральных кругах, так что изобразить они могут что угодно, особенно на публике. Можешь не сомневаться, у них есть свои проблемы.
Между нами быстро нарастала напряженность. Я постаралась разрядить ее и сказала с нарочитой легкостью:
— Ну, проблемы есть у всех!
— У людей семейных их больше, чем у прочих.
— Что ты имеешь против семьи?
— Семейственность — состояние противоестественное.
— Противоестественное? Почему?
— По целому ряду причин, — раздраженно ответил он.
— Например?
— Невозможно долго сохранять верность одному партнеру. Это ненормально.
— Когда любишь, это совершенно естественно.
— А что такое любовь? Со временем люди перестают любить друг друга.
— Если между ними существует гармония, любовь не уходит.
— Что заранее неизвестно. Конечно, тебе легко говорить — у тебя нет личного опыта семейной жизни.
— Я видела прекрасные примеры. Моя собственная семья…
— Зато я не видел.
— Это же не значит, что таких примеров нет.
— Я уже один раз был женат, и во второй раз я в этот капкан не попадусь.
В голосе Гордона звучала ледяная окончательность. У меня упало сердце, но я силилась не показывать этого и сдерживать отчаяние в себе.
Без Долорес и Евы наша квартира выглядела пустой и слишком тихой. Но вот Гордон мне улыбнулся, я отозвалась на его улыбку, и дом сразу наполнился жизнью.
— Ты очень странная, — сказал Гордон. — Я никогда не видел таких, как ты.
Это замечание, этот мимолетный комплимент обрадовал меня.
— Выполнишь мою просьбу? — спросил он, ставя бокал на кофейный столик.
— Да.
— Посмотри мне в глаза.
Доверчивость, надежда, нежность и тоска переполняли меня. Прочтет он их в моих глазах, спрашивала себя я?
— Что ты видишь?
Я видела невероятную мягкость и нежность. Но я чувствовала и его силу, и его желание. Не могу описать словами чувства, испытанные в ту минуту.
Потом мы лежали на диване и целовались, целовались. Он понуждал меня раскрыться, и я счастливо раскрывалась, моя острая потребность в самоотдаче изливалась на него.
Его рот был таинственной пещерой, которая звала меня на поиск покоя, выстланного бархатом и шелком. Мощное течение затягивало меня, обжигая и возбуждая ответное течение во мне. Он скоро отыскал мою грудь под тонкой шерстяной тканью платья. Тело мое оказалось под ним, я сливалась с его телом, ощущая его вес, его вещественность.
И будто ища глоток воздуха, мы оба открыли глаза, улыбнулись друг другу, зная, как мы друг для друга хороши. Я спросила задыхающимся шепотом:
— Хочешь, мы перейдем в спальню?
— Да.
Его голос был так тих и нежен.
Вместе, вначале медлительно, перемещая и приспосабливая наши тела друг к другу, мы отыскивали один другого, находя единый ритм, захватывающий нас все сильнее и сильнее. Поцелуи становились все острее, он все глубже проникал в меня, наши тела сплелись в одно, он был весь во мне, а мне хотелось еще и еще.
Мне хотелось вобрать в себя всю его жизнь, слиться так, чтобы никогда больше не размыкаться. Неподвластный нам экстатический ритм поднимал нас все выше и выше, как приливная волна, и мы, исполненные языческой первобытной силы, устремлялись все дальше, отдавая, беря, сочетаясь. Как это было прекрасно, как я изголодалась по полноте бытия, насыщения все не наступало, мне хотелось еще и еще брать от него и отдавать от себя. Прилив поднимал нас все выше, все было вздохами и стонами, и радостью, и ликованием, всем, для чего не существует слов земного языка — есть только вскрики и сладостная дрожь.
За нею наступила тихая нежность, радость от разделенности тел, лежащих рядом, только что бывших единым целым. Боже, благодарю тебя за то, что это есть, за гармонию, покой и удовлетворенность, за безудержность самоотдачи, за то, что и он ощутил те же чувства, что и я. Я уже почти засыпала, когда Гордон чуть отодвинулся и закурил сигарету.
Вот тут что-то коснулось струн моего сердца. Он лежал и курил, уже не обнимая меня, и его слова о противоестественности семейной жизни всплыли в моей памяти. Но я говорила себе: не надо новой боли, не хочу. Зачем он рассказывал мне о своих взглядах? Забыть о них, сейчас достаточно того, что было между нами. Идеальное слияние. Но что потом? Что дальше? Что завтра — и через год? Что с моим желанием сделать мужчину счастливым, сочетать две жизни в одну общую, дать ему дом, который был бы центром существования для нас двоих и для наших детей? Как быть со всем этим? Где найти этому место?
Мне хотелось, чтобы Гордон оставался рядом со мной, чтобы он всю ночь не выпускал меня из объятий.
Красный огонек сигареты тлел в темноте.
— Как странно, — сказал Гордон.
— Что — странно?
— Не знаю. Я не думал, что с тобой будет так. Со мной так еще никогда не бывало.
— И со мной тоже.
Я легонько коснулась его. Слова мои были банальны, ну а есть ли вообще на свете слова, способные выразить вот эту степень благодарности?
18 декабря. Продолжаются дни и ночи с Гордоном, счастливые дни и ночи. Познав чудо любви, я думаю все время: «Не появись Гордон, сумела бы я выжить или нет?»
20 декабря. Прошлой ночью под резким ледяным ветром я чувствовала себя тростинкой в бурю, но моя рука лежала в руке Гордона, его сильное теплое тело было рядом, поэтому я знала: я в безопасности. Он обнимал меня за плечи и вел сквозь метель.