— Тут уже начинаются варианты. Может быть, ночью выйдем на нейтралку и оттуда броском врежемся в их передовую, а может, сразу из траншей рванем вперед. Все будет зависеть от места проведения поиска и огневого обеспечения. Я уж не говорю о поведении противника.
— У вас, конечно, есть предварительные наметки?
— Несколько вариантов. Я понимаю, вы не вправе разрешить нам проведение дневного поиска. Может, и дивизия не разрешит. Но подполковнику Лебедеву можно будет доказать.
— Группу вы уже подобрали?
— Нет. Но, думаю, подобрать можно. Особенно если вы разрешите взять кое-кого из других взводов.
— Своих мало? Подготовка не та? Или хотите сохранить своих людей?
— Ни то ни другое. Дело необычное. Нужны особые люди. Для другой задачи взял бы своих, а для этой нужны особые.
— На кого же вы нацелились?
— Прежде всего на старшину Сутоцкого и… рядового Закридзе.
— Почему их?
— В группе захвата потребуются физически сильные люди, владеющие и боксом и рукопашным боем, умеющие идти напролом. Эти двое как раз то, что нужно.
— Вы что ж, собираетесь мириться с Сутоцким?
— Я с ним не ссорился. И, насколько его знаю, дело он сделает хорошо.
Капитан опять склонился над кружкой остывающего чая и долго прихлебывал терпкий, пахучий настой.
— Скажите, лейтенант, вы сами придумали этот дневной поиск или…
— Или, товарищ капитан. Грудинин вычитал о таких поисках в газете и дал почитать мне. А потом вечером мы обсудили.
— Поймите, товарищ Матюхин, — странно, но Маракуша уже не мог называть Андрея по имени и на «ты», — опыта мы не имеем, а рисковать…
Капитан сделал маленькую паузу, подбирая слова, чем немедленно воспользовался Матюхин:
— Кто-то должен начинать.
Вот это вторжение в его рассуждения не совсем понравилось Маракуше. Доверительная беседа-раздумье не удалась, однако отмахнуться от предложения лейтенанта капитан не мог. Матюхин уже не тот, каким его знал Маракуша. Он становится офицером, хотя еще и не стал им. Вот даже в этом — не сумел дослушать возражений начальника, не сумел сдержаться.
— Решим так: готовьте несколько вариантов и дневного и ночного поиска, — сказал Маракуша и встал.
Матюхин тоже встал, спросил:
— Разрешите идти?
— Да. Отдыхайте.
— Итоги дня изложить письменно?
Черт! Ничего не забывает! И все преподносит так, будто ты же и виноват.
— Как я понимаю, ничего существенного?
— Так точно!
— Тогда письменно. Будете писать, по-новому осмыслите обстановку.
Матюхин оделся, козырнул и легко проскользнул за плащ-палатку, которая пологом прикрывала дверь. Маракуша посмотрел ему вслед и отметил это ловкое, бесшумное проскальзывание.
«Вот так вот, капитан. Садись и думай. В одиночку».
3
Выйдя из землянки командира роты, Андрей Матюхин постоял под низким, подсвеченным дальними ракетами небом, подышал сложным воздухом ближнего тыла: хвои, щей, машинного масла, сгоревшей взрывчатки и железа, печного дыма и зыбкого человеческого жилья — и пошагал к Сутоцкому.
Старшина жил вместе со взводом в большой низкой и сыроватой землянке. Она отапливалась печкой, сделанной из немецкой бензиновой бочки. Старшинское место было как раз за печкой — тут и теплее, и светлее, и от дверей не дует, а главное, здесь его не потревожат сонные, выходящие до ветра солдаты.
Матюхин присел на краю нар у дверей. Ему хотелось уловить настрой взвода, посмотреть на командирский почерк Сутоцкого, внутренне подготовиться к серьезному разговору.
Сутоцкий лежал на нарах, сняв сапоги, протянув ноги к печи, курил и слушал, как взводный агитатор читает свежую газету. Матюхин знал, что Николай требовал читать всю газету, от заголовка до подписи редактора.
— Вопросы есть? — спросил Сутоцкий, когда агитатор сложил газету. Плотный, флегматичный боец поднял руку: — Давай, Горбенко.
— Як там у Италии?
— Сизов? Ты Италией заведуешь?
— Я, товарищ старшина.
— Разъясняй.
Высокий, худощавый Сизов достал из вещмешка карту и стал разъяснять. Были и другие вопросы, и на каждый из них отвечал кто-нибудь из солдат.
Потом начался разбор действий разведчиков за минувший день. Сутоцкий, все так же лежа и лениво покуривая, снисходительно ругал или хвалил подчиненных. Солдаты иногда подначивали друг друга, иногда выгораживали, порхали шуточки, звучал смех. Разбор этот больше походил на бригадное собрание, а то и просто на беседу друзей при обязательном соблюдении одного правила: слово Сутоцкого считалось окончательным.
Матюхин слушал и вздыхал: ему не удавалось создать во взводе такое настроение. Газеты он читал сам, сам и растолковывал; разборы действий проводил не ежедневно, а раз в два-три дня, но провинившихся ругал сразу же, не откладывая, и с глазу на глаз. Он тоже жил вместе с разведчиками, но его место было не в середине, на виду, у самой печки, а в уголке под окном. От окна вечно дуло, зато под ним стоял столик и на нем — уставы, журналы, вырезки из газет. Это был его уголок, место его раздумий. Порядок в уголке солдаты оберегали, но каждый мог взять любой журнал и любую книгу, написать за столом письмо, макая ручку в чернильницу. В других, взводах чернильниц не имелось. Писали трофейными самописками или карандашом. Во взводе Матюхина была и маленькая библиотечка — это как-то выделяло его, делало взвод как бы более образованным.
И все-таки ощущения взвода-семьи, взвода-бригады у Матюхина не возникало. Хорошо это или плохо, он не знал… Однако и работа взводного агитатора, и «комментаторы» третьего взвода ему понравились. А он слишком много брал на себя, видимо, нужно давать волю и людям.
Лейтенанта заметили не сразу — он тихо сидел у двери, а когда заметили, разбор уже подходил к концу. Сутоцкий не спеша поднялся и присел на нарах.
— А-а, Андрей. Заходи, гостем будешь.
— Здравствуй, — усмехнулся Матюхин. — Воспитанием занимаешься?
— Разболтались мальчики. Приходится…
— Есть серьезный разговор. Давай пройдемся.
Сутоцкий нагнулся за сапогами, исподлобья, с легкой усмешкой оглядывая подчиненных. Ведь все знали, что рано или поздно, а взводу Матюхина тоже придется идти за «языком». Вероятно, такое время пришло, вот лейтенант и явился. Пришел за советом не к кому-нибудь, а к нему.
«Умеет подчеркнуть, что даже в неудачах Сутоцкий остается Сутоцким, — подумал Андрей. — Ну что ж, у каждого своя, как говорится, метода».
Они вышли из землянки — оба ладные и очень разные. Тонкий, даже щуплый в просторной, туго перепоясанной шинели Матюхин и плотный, широкоплечий Сутоцкий.