Сделанные пояснения и оговорки необходимы, ибо формально Комитет членов У.С. на Совещании выступал однородно, до крайности авторитарно, что раздражающим образом действовало на других участников Совещания. В заявлениях Гендельмана от имени партии слишком часто звучали слова: «Наша воля такова» — слова, которые мало соответствовали реальному соотношению сил и фактической обстановке того времени. Ни у Комуча, ни у партии с.-р. как таковой своих сил не было.
* * *
Уфимское Совещание по своему составу было достаточно демократично — на самом «правом фланге», по мнению Майского, стояла партия народной свободы [с. 227]. Отсутствующие группы подлинно реставрационного характера влияли на Совещание якобы через казаков. «Казаки во главе с Березовским[439] были ударной группой правого крыла», — говорит Болдырев [с. 45]. Подобное обобщение грешит против действительности. В казачестве вообще несколько причудливо соединялись разнородные политические элементы и политический консерватизм уживался с ярким бытовым демократизмом. Среди казаков на Совещании были подлинно демократически настроенные группы, например уральское казачество, одним из видных делегатов которого был нар. соц. Михеев. Это уже определяло политическую физиономию делегации.
До Уфимского Совещания неоспоримо многие склонялись к признанию необходимости диктатуры. Не так уж далёк был от истины Белоруссов, утверждавший в более позднем своём докладе в Екатеринбурге «Идея диктатуры», что «мысль всей националистической части русской общественности склонилась в 1918 году к диктатуре»[440]. Но перед Уфимским Совещанием во имя соглашения этот вопрос был снят с очереди, и никто, в сущности, идеи диктатуры на Совещании не отстаивал. Призыв к диктатуре раздался за стенами Совещания в среде промышленников, не допущенных на него[441] и собравшихся в это время на съезд. Застрельщиком у промышленников выступил получивший столь печальную известность в августовские корниловские дни Львов, пытавшийся ещё в Самаре доказывать Болдыреву «гибельность всякой коалиции». «Государственная мудрость» — в данном случае торгово-промышленников — должна сказать социалистам, ищущим коалиции: «Освободите ваши места, мы справимся и без вас». Такова была речь б. министра исповеданий, сделавшегося при Колчаке оппозиционером и облекшегося в «демократическую тогу»[442]. «Необходима твёрдая единая власть. Такой властью может быть только военная диктатура»… и съезд вынес резолюцию: «Во имя спасения России, восстановления её чести, единства и возрождения её экономического благополучия всё военное и гражданское управление должно быть объединено в лице Верховного главнокомандующего, обладающего полнотой власти и ответственного только перед будущим У.С. нового созыва, которое должно быть созвано не позднее одного года со дня заключения всеобщего мира».
«Диктатура» была упомянута на Совещании только в речи левого к.-д. Кроля — и то как принцип, не применимый в данной действительности. Могут сказать, что сторонники диктатуры до времени скрывали свои desiderata. Но ведь в этом и сущность всякого политического компромисса. Дело в том, насколько искренно идёт та или иная группа на соглашение, идёт добровольно или вынужденно, держа камень за пазухой. Официальный отчёт об Уфимском Совещании свидетельствует о стремлении всех групп (о специфичности положения Сибирского правительства скажем особо) найти необходимый компромисс. С наименьшей охотой шла на него партия с.-p., поскольку на Совещании выражались её официальные мнения.
3. Коалиционный сговор
На Уфимском Совещании почти не спорили о формах власти. Весь словесный бой сосредоточился на вопросе: перед кем должна быть ответственна будущая всероссийская власть?
Вслушаемся в те официальные декларации, которые были оглашены на Совещании. Их было целых 23! С этих деклараций началась согласительная работа общих собраний, перенесённая потом в комиссию, где надлежало достигнуть единогласного решения.
Если в первой речи Вольского лишь в общих чертах говорилось о народовластии и об Учредительном Собраний [с. 17], то скрытый смысл её был расшифрован в декларации Сибоблдумы. Вольский, встреченный «бурными и продолжительными аплодисментами» (все встают, очевидно, этот знак внимания относился к главе антибольшевицкого Самарского правительства, а не к Комучу как к таковому), начал свою речь словами: «Граждане, ваше приветствие — это приветствие тому У.С., которое будет созвано усилиями Комитета членов У.С.». Затем кафедру занимает представитель Сибоблдумы Карпов, который выражает уверенность, что члены Собрания сумеют, отбросив все разделяющее их индивидуальное, местное, достигнуть соглашения «на основе сохранения завоеваний февральской революции и ответственности, создавшейся временной российской власти перед Учредительным Собранием настоящего созыва»…
В приветствии от имени Сибири была начертана целая политическая платформа[443], — именно этого и хотело избежать Сибирское правительство, возражая против посылки делегации от Сибоблдумы[444]. Сразу появилась трещина. Сиб. Облдума говорила одно, а Омское правительство, представители которого ещё не появились на Совещании, стояло совсем на иной позиции. Сибоблдума присоединялась к позиции Комуча; Омское правительство фактически отстаивало позицию московского соглашения, может быть и не зная в точности об этом соглашении. Инструкция, данная Правительством делегации, между прочим, гласила: (п. 5) «верховная власть создаётся по типу Директории как верховной власти»; (п. 7) «до открытия вс. У.С., вновь избранного, никаких общероссийских представительных учреждений не должно быть, а У.С. 1917 г. немедленно распускается» [«Хроника». Прил. 103]. В духе инструкции и была оглашена проф. Сапожниковым на третьем заседании Совещания 12 сентября соответствующая декларация[445].
По порядку произнесения, из наиболее важных выступлений, следовала речь представителя чехов д-ра Павлу.
«Мы, чехословаки, от души желаем Вам успеха в предстоящей ответственной задаче и верим, и надеемся, что вам удастся создать на этом Государственном Совещании всероссийскую власть, опирающуюся действительно на все слои русского народа. Мы верим и надеемся, что вы все, здесь присутствующие представители России, найдёте тот общий язык, который объединит всех в общем стремлении послужить родине. Мы верим и надеемся, что русский народ, который 300 лет тому назад в Нижнем сумел встать на защиту своей свободы и единства, найдёт и в настоящее смутное время и на Уфимском Государственном Совещании своих Мининых и Пожарских, которые крепкою рукою поведут Россию на путь славы и мира. Мы верим в это тем более, что все мы, как и Вы, чувствуем тяжесть момента, когда нам всем были даны два предостережения. Первое — прорывом севернее Уфы, в действительности неликвидированным, и второе — падением Казани. Господа, мы все должны объединиться для того, чтобы не ожидать третьего предостережения» [с. 84].
Затем шла речь члена «Единства» Фомина. Нельзя не отметить, что наиболее твёрдую и последовательную позицию в течение всех перипетий Совещания занимало именно «Единство»:
«Мы находим, что верховная власть должна руководствоваться следующими полномочиями: первое — вести войну совместно с союзниками против Германии и стран, её поддерживающих, до победы над поработителем народов — германским империализмом, второе — вести войну за самостоятельность и независимость единой, нераздельной России, третье — содействовать развитию материальных производительных сил страны и четвёртое — укреплять завоевания февральской революции.
Как только общественная жизнь даст возможность населению проявить нормально политическую избирательную деятельность, власть безотлагательно должна приступить к организации выборов в будущее Учредительное Собрание…
Считаясь с наличными соотношениями взглядов, представленных на Совещании, мы допускаем возможность образования параллельно с будущей коллективной властью политического правительственного органа, который в случаях, если бы власть, видимо, уклонилась от пути, намеченного ей Государственным Совещанием, имел бы право интерпелляции. Такой лишь в случаях надобности, по требованию большинства своего, собирающийся орган, ни в чём не тормозя деятельности Правительства, никак не стесняя его и не мешая ему и ничего ему не навязывая, мог бы служить связующим звеном между Правительством и населением, сближая между собою их и укрепляя у последнего доверие к первому»…