Читать интересную книгу Искусство и жизнь - Уильям Моррис

В этой статье я предлагаю свести, насколько возможно, затронутую мною проблему к вопросу о том воздействии, какое замена ручного труда машинным производством оказала на искусство, причем это последнее слово я понимаю, по возможности, очень широко, включая в него все изделия, имеющие хоть какое-то право считаться красивыми. Я говорю: по возможности широко, ибо подобно тому как все дороги ведут в Рим, так жизнь, обычаи и стремления всех групп и классов общества основаны на экономических условиях, в которых живут массы людей, и потому при рассмотрении эстетики невозможно исключить общественно-политические вопросы. Хоть я и должен признаться, что разделяю вышеупомянутые консервативные сожаления, но с самого начала отрекаюсь от простой эстетической точки зрения, воспринимающей пахаря, его волов и плуг, жнеца, его труд, его жену и его обед как мотивы для прелестного гобелена, украшающего кабинет утонченного, склонного к созерцанию человека, ибо при таком подходе они, взятые сами по себе, лишаются всякого своеобразия и вызывают интерес разве только как красивая тема для картины. Наоборот, я хочу, чтобы жнец и его жена сами могли наслаждаться всей полнотой жизни, и я без всяких колебаний признаю справедливым, если они заставят меня нести часть своего бремени и тягот жизни, так чтобы мы вместе попытались покончить с ними, а не тащить поодиночке слишком тяжелый груз.

Возвращаясь к эстетике, отмечу, что, хотя в наши дни некоторая часть образованных классов огорчена исчезновением ремесел, они весьма смутно представляют, как и почему ремесла исчезают, как и почему они должны или могут возродиться. Ибо широкая публика чрезвычайно невежественна во всем, что касается способов и процессов промышленного производства. Разумеется, это одно из последствий машинной системы, о которой идет речь. Почти все товары создаются в отрыве от жизни их потребителей; мы не отвечаем за них, наша воля не принимала участия в их производстве, если только отвлечься от того, что мы являемся как бы частью рынка, которому эти товары навязываются ради прибыли капиталиста, израсходовавшего деньги на их изготовление. Рынок предполагает, что есть потребность в определенных товарах, и капиталист их производит, но сорт и качество этих товаров очень приблизительно соответствуют потребностям покупателей, ибо эти потребности подчинены интересам капиталистических хозяев рынка и они могут, если только захотят, заставить покупателя примириться с мало подходящими ему товарами, как они обычно и поступают. В результате получается, что хваленая индивидуальность наша — один обман, а люди, желающие хоть чуточку отклониться от проторенной дороги, должны либо тратить жизнь в изнурительном и бесплодном состязании с колоссальной системой, пренебрегающей их желаниями, либо же соглашаться, чтобы эти желания были подавлены, — лишь бы жить спокойно.

Возьмем несколько банальных, но достоверных примеров. Вам, скажем, нужна шляпа — приблизительно такая, какую вы носили в прошлом году; вы идете к торговцу шляпами, но видите, что не можете купить ее там. У вас не остается иного выхода, как смириться. Деньги сами по себе не могут купить шляпу, которая вам нужна; три месяца упорных усилий и двадцать фунтов уйдут на то, чтобы прибавить один дюйм к широкополой фетровой шляпе, ибо вам нужно пробиться к мелкому предпринимателю (а их осталось очень немного) и целым рядом сложных интриг и отчаянных поступков, которые снабдили бы материалом трехтомный роман, уговорить его ради этого случая превратить одного из своих работников в ремесленника, и — откровенно-то говоря — очень плохого ремесленника. Или вот другой пример. Я хожу с тростью. Как и всем здравомыслящим людям, мне нравится тяжелый наконечник, который позволяет описывать перед собой тростью полукруг. Год или два назад появилась мода срезать трости наподобие тощей моркови, и я на самом деле полагаю, что попытки достать палку привычной формы сократили мне жизнь, — столь трудными они были. Еще пример. Вам понадобилась какая-то мебель. Однако в интересах торговли (обратите внимание — торговли, а не ремесла!) мебель покрывают глупейшими и бездарными украшениями. Вы хотите избавиться от этого убожества и обращаетесь к драпировщику, который ворчливо соглашается выполнить вашу просьбу, но вы убеждаетесь, что за свой каприз и попытку избавиться от навязываемой торговлей отделки (я отказываюсь называть ее орнаментом) приходится платить двойную цену. И это все потому, что вы прибегли к помощи ремесла, а не машины. Таким образом большинство людей наталкиваются на запретительный тариф, накладываемый на ознакомление с производственными методами и процессами. Мы не знаем, как делается тот или иной товар, какие трудности возникают при его производстве, как он должен выглядеть, почему должен нравиться своим видом, фактурой, запахом и в какую цену обходиться, если не брать в расчет прибыль торгового посредника.

Мы утратили искусство торговать, и вместе с ним и необходимую близость с жизнью мастерской; существуй эта близость, она стала бы весьма ощутимой преградой для частных плутней.

Естественным следствием нашего незнания способов, которыми производятся товары, оказывается то, что даже те, кто восстает против чрезмерного разделения труда в важнейших профессиях и так или иначе желает возврата к ремеслам, не знают, какова же была жизнь ремесла, когда все производилось еще ручным трудом. Чтобы их протест оправдал хоть какие-то надежды, необходимо, чтобы они кое-что знали об этом. Я вынужден предположить, что многие, а возможно, и большинство моих читателей не знакомы с социалистической литературой, что лишь немногие прочли прекрасное описание различных промышленных эпох, которое содержится в великом труде Карла Маркса, озаглавленном «Капитал». Поэтому прошу позволения изложить очень кратко положения, выдвинутые главным образом Марксом, которые, будучи известны социалистам, не так уж хорошо знакомы вне их круга. Было три великих промышленных эпохи с начала средних веков. На первой, или средневековой, стадии все производство было по своему способу индивидуальным, потому что, хотя ремесленники и объединялись в большие группы для организации труда, они объединялись как граждане, а не просто как рабочие. Существовало лишь незначительное разделение труда или оно вовсе отсутствовало; механизмы, которыми тогда пользовались, представляли собой просто разнообразные инструменты, помогавшие труженику в ручном труде, но не заменявшие человека. Ремесленник трудился на себя, а не на капиталиста-нанимателя и соответственно он был хозяином своего труда и своего времени. Таков был период чистого ремесла. Когда во второй половине XVI века стали появляться капиталисты-наниматели и так называемые «свободные рабочие», ремесленников начали собирать в мастерские, прежние инструменты — машины — были улучшены и, наконец, в этих мастерских утвердилось изобретение — разделение труда. Разделение труда продолжало углубляться на протяжении всего XVII века и было усовершенствовано в XVIII, когда единицей труда стала группа, а не отдельный человек: другими словами, рабочий превратился в простой придаток машины, состоящей иногда целиком из людей, а иногда из людей в сочетании с экономящими труд машинами, которые к концу этого периода изобретались в изобилии. Летающий челнок может быть образцом такой машины. Вторая половина XVIII века увидела начало последней из известных миру промышленных эпох, когда автоматически действующие машины вытеснили ручной труд и превратили рабочего, который некогда был применявшим инструменты ремесленником, в придаток машины, а затем и в прислугу при машине.

И насколько мы можем видеть, революция в этом направлении, касающаяся качества достижений, теперь уже завершена, но что касается их уровня, то здесь, как указал в прошлом году г-н Дэвид А. Уэллс{1} (1887), обнаруживается тенденция ко все большему и большему замещению «мускульной силы».

Такова очень кратко история развития промышленности за последние пятьсот лет. И вот встает вопрос: вправе ли мы желать, чтобы ремесла в свою очередь снова заманили машины? Или, может быть, лучше спросить иначе: разовьется ли современное машинное производство в новое, столь независимое от человеческого труда, что мы этого не можем даже представить себе, или же оно разовьется в свою противоположность, в новый и лучший вид ремесленного производства? Вторая форма этого вопроса предпочтительнее, потому что помогает дать разумный ответ людям, которые, будучи озабочены судьбами красоты, наверняка спрашивают, — хорош или плох совершившийся переход от ремесла к машинам? И на этот вопрос можно ответить, по-моему, так, как сказал мой друг Белфорт Бэкс: в статике он плох, в динамике — хорош. Как условие жизни, машинное производство в целом есть зло, но как средство, обеспечивающее лучшие условия жизни, оно незаменимо и на некоторое время останется таковым.