Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— Разве? В первый раз слышу.

— Вы еще многого не знаете.

В буфет вошел высокий, с белокурыми усами, майор королевских воздушных сил. Заметив Никура, он незаметно поздоровался с ним одним взглядом, и Никур ответил таким же незаметным кивком головы. Потом они сделали вид, что не знают друг друга. Майор подошел к стойке и заказал кофе, которое тут же, не присаживаясь, выпил, и стал шепотом говорить с буфетчиком. Сержант с проституткой уже ушли. Выходя, майор опять посмотрел на Никура и, сунув пальцы за борт френча, побарабанил по груди.

— Вы останьтесь здесь, а я на минутку выйду, — сказал Никур немного спустя Мелнудрису и вышел вслед за майором.

— Это тот, о ком вы мне говорили? — спросил майор, когда они встретились на перроне.

— Тот самый. Доверчивый и во всяком случае безвредный человек.

— Стоит завербовать?

— Почему же нет? У него довольно обширные связи. Но с ним надо обращаться осторожнее. Остались еще кое-какие дурацкие предрассудки. Может заупрямиться.

— Мы его поставим в такое положение, что он будет рад любому выходу. На наших парней можете положиться.

— Я знаю. — Никур улыбнулся.

Возвратясь в буфет, он заказал кофе и пожертвовал Мелнудрису еще полчаса своего драгоценного времени. Потом они распростились.

Вечером Мелнудрис снова продолжал свой путь. Поезд был полон английских военных и девушек из корпуса вспомогательной службы, уезжавших в очередной отпуск в Англию.

Рурский промышленный район они проезжали в темноте, но красновато-белое зарево доменных печей, похожих на разинутые звериные пасти, играло в ночи; беспрерывно идущие в несколько рядов составы с углем, рудой и готовой продукцией свидетельствовали о размахе промышленной жизни области, которую захватил в свои руки капитал страны доллара.

«Вот она, великая кузница войны! — думал Мелнудрис, вглядываясь в нескончаемые ряды заводских корпусов, идущие во всех направлениях. — Жаль, что не удалось повидать днем, впечатление было бы еще сильнее. Наверное, нарочно устроили так, чтобы поезд проезжал через Рур ночью, поменьше увидят…»

Проснувшись утром, он увидел за окном однообразную, напоминающую поверхность стола равнину Северной Франции. Мимо скользили серые каменные домики крестьян, дворы с сохнущим на веревках бельем, узкие каналы и странные неповоротливые лодки, спокойные, проворные люди, вывозившие навоз на поля.

В Кале их встретил мелкий, унылый дождик. До отхода парохода оставалось еще много времени. Сдав чемодан на хранение, Мелнудрис вышел побродить по улицам маленького славного городка, в истории которого многие страницы посвящены борьбе его граждан с английскими захватчиками. Чудесное старинное здание мэрии, знаменитая скульптура Родена «Граждане Кале» на маленькой площади, насквозь продуваемой солеными ветрами Ламанша, — фигуры на памятнике совсем позеленели от сырости. В витринах магазинов выставлены духи, дамские сумочки, пестрые туфли, цена которых выражалась в тысячах франков (кто же может покупать их?). А на улицах — молодые женщины, мальчики и девочки с голыми икрами, без чулок. И это в начале зимы. Не новая ли это мода?

«Покупать не могут, вот в чем штука», — подумал Мелнудрис.

Тех, кто мог купить и покупал обеими руками, он увидел позже, на пароходе. Вся палуба первого и второго классов была полна американских туристов и спекулянтов. Они громадными чемоданами увозили за море из несчастной, ограбленной Франции обувь, чулки, дамские шляпы и платья, шелк, атлас и бархат, а французские дети зимой ходили без чулок.

«Так было всегда, так будет, — примирительно подумал Мелнудрис. — Никогда люди не достигнут равенства…»

В Ламанше его немного помучила морская болезнь, поэтому он очень обрадовался, когда пассажирский пароход пришвартовался к берегу в Дуврском доке. После короткого таможенного осмотра Мелнудрис сел в лондонский экспресс и поздно вечером сошел с него на вокзале Виктории.

4

Мелнудрису показалось, что он попал в гигантский кипящий котел. После тихих шведских городов лондонский грохот и фантастическое уличное движение угнетали его. В этом шуме было что-то противоестественное. Непрерывный поток машин — автобусов, такси, лимузинов, «пикапов», мотоциклов — несся в обоих направлениях с предельной дозволенной скоростью. Тысячи гудков, звонков и свистков полицейских сливались в хаос звуков, составлявший как бы нижний слой вечно облачного лондонского неба. Он тяжело нависал над городом, он давил и душил, раздражал барабанные перепонки и нервы.

Дорогой в гостиницу, сидя в такси — одной из тех странных, неудобных коробок, которые во множестве фабриковали во время войны для нужд армии, — Мелнудрис десятки раз вздрагивал, закрывал глаза, в полной уверенности, что в следующую минуту такси столкнется с мчащимся навстречу автобусом. С непривычки пугало и то, что машины едут по левой стороне. Все отчаянно спешили, точно стараясь что-то схватить или вырваться из чьих-то рук.

«И как люди живут в таком аду? — думал он. — Здесь с ума сойдешь. Нет, если бы я был королем, непременно перенес бы свою резиденцию в какой-нибудь тихий городок…»

Но пока он не был ни королем, ни даже придворным и должен был мириться со всем, что предоставляла ему эта туманная страна. Поместили его в большой старой гостинице; окна комнаты выходили на Темзу. Уличные фонари светили белесоватым светом, который не мог рассеять темноту.

— How do you do? [9] — здоровались знакомые в вестибюле гостиницы, в лифте, в коридорах.

— How do you do, — равнодушно отвечали им.

После этого и тем и другим казалось, что они хорошо поговорили.

Гордо закидывая голову, словно павлины, везде прогуливались американцы, чувствовавшие себя гораздо больше хозяевами этой страны, чем постоянные ее обитатели. Каждого встречного они окидывали взглядом, который выражал один вопрос: сколько ты стоишь? За сколько тебя можно купить?

Мелнудрис принял ванну, сменил белье и долго рылся в телефонной книге, пока не отыскал номер руководителя главного центра. «Джон К. Папарде… вот как он здесь зовется…» Что означает буква К., вставленная между именем и фамилией, Мелнудрис так и не мог догадаться. «И ловкач же, — подумал он, таким англичанином заделался, что близко не подходи. Будто я не знаю, что ты латыш Янис Папарде, портной-подмастерье, который вышел в дипломаты. Шил, шил смокинги и фраки английским и французским господам, пока не изучил языков — и карьера готова!»

— Слушаю, — ответил по-английски Папарде. — Ах, это вы, господин Мелнудрис, я ждал вашего приезда только послезавтра. Нет, это ничего, что вы поспешили. Завтра в пять часов вечера я могу принять вас. Тогда обо всем и информирую. До свиданья, мистер Мелнудрис, не забудьте — завтра в пять вечера. Отдохните, осмотрите Лондон. Рекомендую поглядеть французское ревю. Зрелище пикантное. Good bye! [10]

Однако вечером Мелнудрис никуда не пошел. Он устал с дороги, а поданный ему ужин был так скуден, что не мог восстановить силы старого льва. Несколько жареных картофелин, которые здесь назывались сандвичами, прозрачный ломтик говядины, пудинг и чашка чая — вот и все. «С такой еды будешь и не жилец и не мертвец».

Мелнудрис рано лег спать, и долго еще урчало у него в животе. Но он не злился. Плохо только, что такая дороговизна: с тем небольшим запасом фунтов, что он привез, далеко не уедешь. Придется натягивать, чтобы хватило до Швеции… и неизвестно, удастся ли что-нибудь вырвать у Папарде — нет, он не из щедрых.

Поданный на следующее утро завтрак заставил его задуматься еще сильнее. Одно яйцо, тонкий, как бумага, ломтик ветчины и два бисквита с вареньем только раздразнили аппетит.

«Неужели и правда у них так жидко? — удивлялся Мелнудрис. — Да ведь это нищета. Что с тобой стало, Джон Буль?»

Он больше часу ходил по лондонским улицам, посмотрел витрины на Оксфорд-стрит и Риджент-стрит. Какой-то старик пел солдатскую песенку времен первой мировой войны и просил милостыню. Бродячий художник рисовал мелом на тротуаре портреты и протягивал прохожим шляпу. За каждый поданный пенс он кланялся и повторял: «Благодарю, сэр. Благодарю, миледи. Ради Христа, помогите бедному талантливому художнику купить краски и полотно для великой картины… Благодарю, сэр…»

В уголке Гайд-парка, недалеко от Мраморной арки, стояли на столиках ораторы и голосом профессионалов держали очередную речь о вопросах небесной и земной жизни. Возле одного столика стояли лишь две пожилые женщины и паренек лет двенадцати, однако оратор все повышал голос, и из его уст вырывались такие громы, как будто он говорил перед огромным скоплением народа.

— Я спрашиваю: кто дал право членам парламента вводить этот новый собачий налог? Разве для них не имеют значения наши национальные интересы? Собака, как всем известно, принадлежит к наиболее излюбленным и распространенным видам животных. Многим супружеским парам они заменяют детей. Мы едим с ними из одной тарелки, мы укладываем их в свою постель, они составляют самую великую радость и красоту жизни, и, когда эти любимцы умирают, мы хороним их на кладбище, как самых близких родных, и ставим на незабвенных могилах мемориальные доски и даже прекрасные памятники. «Спи сладко, милая Дженни — мы снова встретимся там, в небесах», — пишем мы золотыми буквами на памятнике дорогим усопшим. Разве не священны эти чувства, разве не должен бы каждый член парламента десять раз подумать, прежде чем подать свой голос за этот бесчеловечный закон? Я призываю вас подать петицию его величеству королю и просить высокочтимую палату лордов не утверждать этот закон. Мы не можем забывать интересы наших многочисленных любителей собак и принуждать их к жестокому шагу — к уничтожению лучших своих друзей. Еще знаменитый натуралист Брем в своем бессмертном труде «Жизнь животных» писал, что…