предстоявшего визита Молотова в Берлин.
В Москве и в самом деле готовили решающее дипломатическое наступление, имея целью пробиться к Проливам и установить над ними свой контроль. Провал советско-турецких переговоров осени 1939 г. обнаружил, что справиться с Турцией, имеющей за спиной Великобританию, в одиночку и исключительно политическими средствами не удастся. Для успеха операции требовалось либо подкрепить политическое давление военным, либо резко усилить его за счет привлечения политического ресурса Германии и Италии. Оба сценария не могли быть реализованы без германского согласия и содействия. Просьба о помощи – дипломатической и, при необходимости, вооруженной – была озвучена Молотовым во время его ноябрьского визита в Берлин и повторена в меморандуме правительства СССР правительству Германии от 25 ноября 1940 г., о чем будет сказано ниже. Однако дальше предложения пересмотреть конвенцию Монтрё в сторону большего учета интересов СССР Берлин не пошел. При этом немцы не преминули рассказать встревоженным туркам о советских инициативах.
Тем временем Москва попыталась открыть, на сей раз с болгарским участием, второй фронт дипломатического наступления на Анкару. Имелось в виду подписать с Софией договор о взаимопомощи, предусматривавший присутствие на территории страны советских войск. Сталин был настроен весьма решительно. Имея в виду захват европейской части Турции (Восточная Фракия) вплоть до проливов под флагом передачи ее Болгарии, он говорил Г. Димитрову 25 ноября: «Мы турок выгоним в Азию. Какая это Турция? Там два миллиона грузин, полтора миллиона армян, один миллион курдов и т. д. Турок только шесть-семь миллионов» [цит. по: 103, с. 430].
Настойчивые попытки Москвы вовлечь в свои антитурецкие планы Болгарию серьезно обеспокоили Анкару, и она решила противодействовать им, апеллируя к Протоколу 1929 г. Он, напомним, предусматривал, что каждая из договаривающихся сторон «обязуется не начинать без уведомления другой стороны переговоров, имеющих целью заключение политических соглашений с государствами, непосредственно граничащими на суше или на море с другой стороной, и не заключать таких соглашений без согласия этой стороны». В беседе с полпредом С. А. Виноградовым 13 декабря Ш. Сараджоглу напомнил ему об этом обязательстве и добавил: «Нам не понятно, как увязать с вышеуказанной статьей сообщение Молотова о предложении, сделанном советским правительством Болгарии, заключить пакт взаимопомощи. Мы убеждены в том, что наш договор с Советским Союзом остается в силе. Мы верим и хотим верить тому, что и советское правительство считает этот договор сохранившим свое действие». По существу Турция заявила протест.
14 декабря посол Актай поднял этот вопрос перед Молотовым. Ответ, данный наркомом послу, в Анкаре фактически признали неудовлетворительным, противоречащим положениям Протокола 1929 г. В претензии турки были и за отказ Москвы информировать их о действительном характере обсуждения «турецкого вопроса» на советско-германских переговорах в Берлине [90, c. 194–199, 200–202].
Перспектива создания советско-болгарского альянса, единственным смыслом которого могло быть только завоевание европейской Турции и установление советского контроля над Проливами, а также просочившаяся информация о советской постановке «турецкого вопроса» на берлинских переговорах и в Меморандуме от 25 ноября, подняли в Анкаре волну беспокойства. Противодействие угрозе «попасть под раздел» и стать балканским аналогом Польши в конце ноября-начале декабря выдвинулась как задача № 1 внешней политики Анкары. Выход из этого затруднительного положения она увидела в заключении с Болгарией договора о ненападении. Болгары, вероятно, и хотели бы иметь такой договор, но боялись поссориться из-за него с Германией и СССР.
Берлин действительно выступил против заключения договора, т. к. он предусматривал запрет на присутствие иностранных, т. е. германских, войск на территории Болгарии. Однако в самом примирении Софии и Анкары немцы разглядели способ эффективно и очень изящно торпедировать советские замыслы в отношении и Болгарии, и Турции, а потому поддержали процесс нормализации турецко-болгарских отношений, дав Анкаре заверения в отсутствии агрессивных замыслов против нее, а Софии – свое добро на переговоры с турками.
В феврале 1941 г. две страны обменялись декларациями о ненападении друг на друга. Это соглашение ставило крест на балканских планах Кремля. С его помощью Турция выбивала из рук Москвы «болгарский таран». Германия добилась стратегического выигрыша: склонив Турцию к даче Болгарии гарантии ненападения, она фактически выводила Анкару из числа союзников Великобритании, по крайней мере, активных.[129] С другой стороны, Берлин облегчил для Софии принятие решения о присоединении к германскому лагерю, добыв для нее турецкое обещание безопасности и, таким образом, сняв угрозу британского возмездия ей за этот шаг турецкими руками. Болгария же, получив возможность безопасного ухода под германское покровительство, избавлялась от назойливых и опасных притязаний Москвы. Точку в планах установления контроля над Проливами, который был смыслом всей балканской политики Москвы, поставили присоединение Болгарии к Тройственному пакту 1 марта 1941 г. и вступление германских войск на ее территорию на следующий день.
Кремль негодовал на болгарского дезертира и стоявшего за ним берлинского интригана, но сделать ничего не мог. Найти способ хоть как-то отомстить им помогло предложение посла Криппса советскому правительству оказать Турции моральную поддержку в этот трудный момент ее истории. Появление германских войск на территории соседней Болгарии вызвало у Анкары сильнейшее беспокойство, которое не исчезло и после получения президентом Инёню личного послания Гитлера, в котором тот гарантировал, что со стороны Германии Турции ничего не угрожает. Однако это было только полдела. Другая половина, о которой не могли не задумываться в Анкаре – не воспользуется ли Советский Союз возникшими для Турции осложнениями, чтобы под угрозой применения силы добиться от нее желанных уступок? Или даже напасть на нее?
Однако в зациклившейся на Проливах Москве предложение Криппса было с готовностью принято, чтобы укрепить позицию Турции перед лицом вероятного германского давления на нее с целью увести из – под носа СССР Босфор и Дарданеллы. 9 марта первый заместитель наркома А. Я. Вышинский сделал послу А. Актаю соответствующее заявление. Заявление было составлено в столь непривычно дружественных тонах, что посол не поверил своим ушам и просил изложить его в письменном виде. В последних числах марта 1941 г. СССР и Турция действительно обменялись декларациями в духе заявления Вышинского Актаю. Советское правительство опровергало слухи о том, что готово воспользоваться «затруднениями Турции», чтобы напасть на нее, если бы той пришлось воевать с третьей страной. Далее следовало заверение, что если Турция действительно подвергнется нападению и будет вынуждена вступить в войну для защиты своей территории, то она «может рассчитывать на полное понимание и нейтралитет СССР». Турецкое правительство выразило благодарность за такую позицию и, в свою очередь, дало аналогичные заверения Советскому Союзу [Известия. – 1941. – 25 марта]. Посол Актай заявил Вышинскому о начале новой эры турецко – советских отношений [91, c. 465].
Мартовский обмен декларациями обозначил предельно возможный