Читать интересную книгу Горная весна - Александр Авдеенко

Сокач вошел в бригадный дом с таким чувством, будто там его собирались вознаградить за все трудности поездки.

— Эй, дежурная, принимай гостей! — затрубил он, уверенный, что всякая живая душа охотно отзовется на его голос.

В большой коридор выскочила, гремя серебряным ожерельем, светловолосая женщина в полотняной, расшитой цветами рубахе, заправленной в синюю суконную юбку.

— Тише, ты, горластый! — зашептала она, размахивая веником. — Люди ведь здесь отдыхают, забыл?

— Не бойся, кума, паровозники умеют спать и под гудки своих машин. Здорово, Стефцю! Привет тебе с Закарпатской равнины: от весенней Тиссы, от белых яблонь, от зеленой травки, от гусей-лебедей перелетных.

Иванчук подхватил:

— И от всех хлопцев, кто понимает, что такое есть женская красота! — Он трижды, изгибаясь до самого пола, выложенного дубовыми плахами, поклонился дежурной хозяйке бригадного дома.

— Ладно, ладно, слыхала не раз ваши весенние и осенние приветы. Айда баниться! — Она открыла дверь раздевалки и втолкнула в нее шумного Сокача, ухмыляющегося Иванчука и молчаливого, скромно потупившегося Миколу Дозбню. К Андрею Лысаку она тоже протянула руку, но тотчас смущенно отдернула, вопросительно глядя на незнакомого человека.

— А ты?.. — спросила Стефания.

— Я тоже… машинист-практикант.

— Так чего же вы стоите? Мойтесь уж заодно.

— Да я вроде чистый с ног до головы.

— Тогда отдыхайте. А может, вам чего-нибудь надо будет сварить или сжарить?

— Спасибо, я не голодный. Чайку вот с удовольствием выпью. Где тут у вас кухня?

— А вот…

Стефания прошла мимо Лысака боком, чтобы не задеть его, распахнула дверь. В переднем левом углу кухни пылала плита, заставленная медными кастрюлями, чайниками. К самому окну придвинут длинный стол под узорчатой клеенкой. На тумбочке на белой салфетке чернел телефон. Вдоль всей правой стены тянулась широкая, в одну доску, выскобленная до восковой желтизны дубовая лавка. На ветвистых рогах, вырубленных в лесу из ветки бука, висело холщовое полотенце с кружевной бахромой и красными петухами.

«Ишь, как все тут ладно! — с завистью подумал Лысак. Он покосился на русоголовую Стефанию. — Ее, наверно, руками все прибрано. Интересно, замужняя она или нет?»

— Трудно тебе здесь работать? — спросил он, стараясь придать своему голосу ласковую, покровительственную солидность.

Хозяйка бригадного дома с удивлением посмотрела на Лысака:

— Какие же здесь трудности! Печку топить, воду греть, кухарить да полы мыть?

— А жильцы?..

Стефания не поняла вопроса. Она молчала, ждала, что добавит Лысак.

— Каждый, наверно, пристает к тебе. Стефания вспыхнула, гордо вскинула голову, зазвенела ожерельем:

— До сих пор ни один не приставал. Вот только вы…

Ввалились на кухню Сокач, Иванчук и Довбня — краснолицые, мокроволосые, в одних рубашках.

— Кума, где твоя самая большая сковородка? — Сокач бросил на стол толстый брус сала, кольцо колбасы, буханку пшеничного хлеба, пачку пиленого сахара. — Жарь и шкварь. Да поживее!

— Не подгоняй, я вас больше ждала. Чего так долго не показывался? — спросила Стефания, кладя сковородку на раскаленную плиту.

Иванчук вскочил с лавки, воскликнул:

— Э, Стефцю, да ты еще ничего не знаешь! Поздравляй Олексу с комсомольским паровозом.

— Вот так диво! Про эту новость уже три дня все дубнянские куры кудахчут.

— А люди?.. Среди них какая слава идет про нашу «Галочку»?

— Говорят, вы свой паровоз нарядили в лаковые сапожки, шелковые чулки, на трубу шляпу с пером и галстук нацепили, а на буфера — окуляры.

Когда затих смех бригады, Иванчук достал из железного сундучка вместительную бутыль, оплетенную берестяным ремешком.

— Выпьем квасной воды. Стаканы, Стефцю!

Стефания подала стаканы, бросила на стол деревянный кружок, поставила на него черную сковороду, на которой шипели, плавали в жиру поджаренные ломтики сала, хлеба и кругляши колбасы.

Отойдя к порогу, Стефания скрестила на груди руки и, смеясь васильковыми глазами, теребила ленту, вплетенную в тугие косы. На всех смотрела она приветливо. Одного только Лысака не замечала, будто его и не было на кухне.

— Эх, Стефцю, Стефцю, — принимаясь за ужин, вздохнул Олекса, — ты и не знаешь, что с нами делается без тебя! Скучаем, тоскуем. Правда то или неправда, хлопцы?

— Правда! — подтвердил Иванчук. — Стоять бы тебе на самой горе, красная дивчина, всех радовать своей красотой, а ты здесь прячешься от людского глаза! — Он налил в стаканы «квасной» воды. — Выпьем, хлопцы, за здоровье нашей верховинской красуни!.. Бери стакан, Стефцю!

— А ну вас подальше, пересмешники! — Она махнула рукой и, звеня ожерельем, скрылась в коридоре.

После ужина Олекса вытер рот краем рушника, глянул на часы.

— О, всего двадцать три ноль ноль! Детское время. Иван, прикрой получше дверь. — Он достал из кармана деревянную пастушью дудочку.

Иван признательно приложил руку к груди:

— Олекса, ты в душу мою заглянул!

— Ладно, закрывай дверь да объявляй концерт открытым.

Иванчук вышел на середину кухни и, умиленно глядя на кастрюли и чайники, торжественным голосом объявил:

— Шановни товарищи! Начинаем урочистый, праздничный концерт, посвященный великому событию в нашей комсомольской жизни.

Олекса поднес к губам дудку, закрыл глаза, встряхнул головой — и полилась мелодия, знакомая всякому украинцу с детства, песня без слов, песня о неотразимой девичьей красе.

Тихонько, на цыпочках и бочком, придерживая на груди свои полтинники, вошла Стефания. Вошла, да так и застыла, окаменела: с улыбкой на побледневших губах, с синей молнией в глазах.

Олекса будто только и ждал появления Стефании. Он повернул к ней голову, отвел дудку от губ и таким же высоким голосом, чистым, каким пела свирель, стал грустно выговаривать:

Чернии брови, карии очи,

Темни як нич, ясни як день.

Ой очи, очи, очи дивочи,

Де ви навчились зводить людей?

Раздвинулись тесные стены кухни, упал низкий потолок, и открылось бескрайное небо Верховины — к нему рвалась грустная песня, славящая девичью красоту.

Олекса смотрел на Стефанию, смотрел и пел, не прилагая к тому никаких усилий, свободно, легко, как дышал:

Вас и немае, а вы мов тута.

Свитите в душу, як дви зори.

Чи в вас улита якась отрута,

Чи, може, справди вы знахари…

Сокач замолчал, но ненадолго. Вдруг, сорвавшись с лавки, притопывая каблуками, выставив вперед левое плечо, двинулся на Стефанию:

Дивчино моя, переяславко,

Дивчино моя, переяславко,

Дай мени вечеряти, моя ластивко,

Дай мени вечеряти, моя ластивко.

Зазвенели на груди Стефании полтинники, лукаво блеснули глаза, проступил на щеках червонный цвет, полетели с губ слова песни:

Я ж не топила, я ж не варила, Я ж не топила, я ж не варила. Пишла по воду — видра побила, Пишла по воду — видра побила.

Олекса надвигался на Стефанию, все звонче гремели подковы по дубовым плахам:

Дивчино моя, переяславко,

Потонцюимо удвох, моя ластивко.

Стефания подбоченилась, грозно топнула сапожками:

Ой, геть, та не лизь, та нехай тоби бис!

Моя мати тебе бачить, що ты хлопец ледачий.

Покорнее, ласковее, вкрадчивее голос Сокача, а руки тянутся к Стефании:

Дивчино, моя, переяславко,

Поцелуй ты мене, моя ластивко.

Стефания ударила по рукам Сокача, гордо вскинула голову, зазвенела полтинниками и под всеобщий хохот закончила песенную плясовую игру:

Не горнись, не тулись та не рви намиста —

Не люблю я тебя, люблю тракториста.

Лишь далеко за полночь утихомирилась рабочая гостиница, все паровозники разошлись по темным комнатам отдыха, заснули, и только в самом глухом углу бригадного дома, на кухне, горел свет. Олекса Сокач и Василь Гойда сидели за столом плечом к плечу, а перед ними лежала небольшая, в темнокрасном переплете книжечка, принадлежавшая Андрею Лысаку.

Они молча, внимательно, страница за страницей просмотрели ее. По записям Лысака можно было получить полное представление о профиле важнейшей карпатской магистрали от Явора до Дубни, о размерах всех новых мостов. Особенно подробно были описаны туннели.

— Зачем он это сделал? — спросил Олекса, встревоженно глядя на друга.

Гойда расстегнул форменную шинель, достал из кармана портативный фотоаппарат, заряженный сверхчувствительной пленкой, сфотографировал несколько страниц записной книжки практиканта и вернул ее Олексе.

— Отнеси на место. Только поосторожнее.