Выпили опять. Водка была тепловатой — ее забыли предварительно поставить в холодильник. Зато красная икра оказалась отменной, хоть и из банки, но все же.
— Если тебе потребуется какая-нибудь помощь, — сказал твердым голосом Шмелев, обратившись к Ларисе, — то ты только скажи. Мы с Лидой всем готовы тебе помочь.
Лариса молча кивнула, не поднимая глаза от тарелки. Она не плакала, просто сидела в каком-то оцепенении.
Интересно, а где все же деньги Василия, не к месту подумал я в этой тягостной тишине. Почему все пропало? Где все вещи и деньги. Отчего Лариса осталась бедна, и даже просит у меня взаймы?
— А вы сами чем занимаетесь? — спросил Боря у Шмелева через стол. Он, видимо, решил, что время горести миновало и пора уже приступать к светскому разговору.
— Бизнесом, — коротко ответил тот, закусывая очередную рюмку.
— А каким, если не секрет? — продолжал любопытствовать Боря. Он съел уже три бутерброда с икрой и пять миног и теперь отвалился на спинку стула, рассматривая сидящего напротив Шмелева и явно намереваясь затеять долгий содержательный разговор.
— Недвижимость, — ответил тот, не переставая жевать и глядя сквозь сидящего перед ним Борю.
— О, — только и сказал тот.
На этом разговор прекратился. По идее, Шмелеву следовало задать аналогичный вопрос Боре, но он воздержался. Похоже было, что ему это совершенно неинтересно.
— Ну ладно, — сказал Боря, обращаясь ко мне, — пойдемте на кухню курить?
— Да курите здесь, — сказала упавшим голосом Лариса. Ей все было, казалось, безразлично. Она сидела, замерев, как статуя.
— Здесь нехорошо, — ответил я. — Если здесь сейчас все закурят, то дышать будет невозможно. И комнату потом долго не проветрить.
Мы с Борей вышли на кухню. Там он протянул мне пачку с сигаретами, и я не отказался. Мои закончились, и я забыл купить.
— Вот ведь дело-то какое, — сказал Боря, тщательно прикрывая дверь, ведущую в гостиную. — Я тут вчера в милицию заезжал. К тому следователю, который взялся вести дело. И вот, у меня удивительные мысли стали появляться.
Он выжидательно смотрел на меня, как бы желая, чтобы я его расспрашивал. Но я молчал. Мне с самого начала показалось, что Боря вызывает меня курить на кухню для того, чтобы сказать что-то наедине. Если он решил мне что-то сказать, то пусть говорит. Я сам спрашивать не стану. Кто его знает, этого бородатого…
— Знаете, какие? — пытался заинтриговать меня Боря, но я не поддался и на это. Я продолжал выжидательно молчать. — Там все не совпадает, — сказал он наконец и затянулся, повесив в воздухе многозначительную паузу.
— Что не совпадает? — наконец спросил я. Хватит уже говорить загадками.
— Все не совпадает, — ответил Боря. — То, что говорит Лариса, — он понизил голос и оглянулся на всякий случай на дверь, — то, что она говорит обо всем этом, не совпадает.
— С чем не совпадает?
— С действительностью, — сказал Боря заговорщицким шепотом. — Все было не так, как она говорит. Вчера, когда мы с вами разговаривали тут, я еще не знал, что она показала на следствии. Но у меня уже были подозрения, вы помните…
— Да, помню, — ответил я. — Так что вы хотите сказать? — Это просто болезнь такая у нашего брата интеллигента — ничего не говорить прямо и быстро. Обязательно нужно мямлить и выражаться недомолвками… — В чем чело? — повторил я. — Какие у вас сомнения?
В этот момент дверь на кухню неожиданно открылась и, приволакивая ногу, вошел Шмелев. Теперь, когда мы стояли рядом в небольшом помещении, я разглядел его получше.
Ростом он был ниже меня, а я не самый высокий человек на свете… Может быть, в летные училища специально берут таких маломерков, чтобы весили поменьше и самолет не перегружали? Не знаю… Моложавость его была относительная. Он действительно выглядел как мальчик, но это если не присматриваться. Кожа на лице все выдавала. Она была какая-то сухая, как пергамент. Губы бледные, тонкие. И множество маленьких морщинок вокруг глаз. Сами же глаза горели, как у фанатика. Точнее, Шмелев, видимо, знал об этом и периодически прикрывал свои глаза тяжелыми набрякшими веками. Тогда их блеск не был так заметен. Вместе же с пергаментной кожей и бледными тонкими губами он в целом производил впечатление фанатика. Религиозного или еще какого. Фанатики бывают разные… Несмотря на хилое, во всяком случае внешне, телосложение, было в нем что-то сильное. Что-то, что выдавало энергию, властность, волю…
— Решил к вам присоединиться, — сказал он, прямо глядя немигающими глазами на нас и переводя взгляд с меня на Борю и обратно. Голос его звучал пронзительно, тонким, неприятным тембром. — Вы не возражаете? — Мы промолчали, только Боря пробормотал что-то типа «Ах что вы»… — Так о каких сомнениях вы тут говорили? — спросил вдруг Шмелев, показывая, что слышал нашу последнюю фразу.
— Ерунда, — ответил я. — Мы опять завели разговор о религии. Подходящая тема для поминок, не правда ли?
— Я все равно в этом ничего не понимаю, — ответил честно Шмелев. — Там женщины уже со стола убирают, — сказал он. — Ларисе опять плохо стало… Плачет, чуть не в обмороке. Бедняжка, такой удар, это не каждой женщине по силам.
— Так что, все расходимся? — спросил Боря.
— А вы что, хотите остаться? — иронически спросил у него Шмелев. — Надо дать бедняжке отдохнуть. Такая нагрузка.
— Да, — согласился Боря. — Она еще молодцом держалась там… В крематории. Только один раз плохо стало. А так — кремень, даже не плакала.
— Вот я и говорю, — поддержал его Шмелев. — Теперь ей нужен покой. Моя жена с ней побудет. Со стола уберет, посуду помоет.
— Ладно, — ответил Боря и погасил только что закуренную вторую сигарету. — Действительно, что рассиживаться на поминках. Человека все равно не воскресишь.
— У меня есть предложение, — сказал вдруг Шмелев, и глаза его приобрели то самое выражение, которое прежде в них только угадывалось — властность и безумный огонек. — Сейчас время еще раннее… Ларису нужно, конечно, оставить в покое, но сами мы могли бы и продолжить.
— Что продолжить? — не понял я. Как можно продолжить поминки, да и стоит ли такие вещи продолжать…
— Все равно делом сейчас заниматься не станем, — ответил он. — Это же в Америке, говорят, приедут на похороны, постоят, потом едут бизнесом дальше заниматься… Все равно уж настроения нет.
— Так вы что предлагаете? — спросил я. Мне была непонятна суть предложения Шмелева.
— Поедем куда-нибудь, посидим, отдохнем, — сказал он неопределенно и помахал рукой. — Женщин тут оставим, а сами расслабимся немного.
Мне стало понятно, на что он намекает. Огонек в его глазах стал явственнее. Вот до чего доводит человека старая жена, подумал я. При этом мне предложение не то, чтобы понравилось, но как-то не оттолкнуло. Не сидеть же здесь в квартире убитого рядом с Ларисой… Я чувствовал, что сейчас она ушла в себя и не нуждается в утешениях со стороны. В моих утешениях, во всяком случае. Отчего бы и не поехать со Шмелевым. Ведь он все же друг моего брата и хорошо знал его… Ну, не понравится, так уеду. Я же взрослый мужчина. Да и квартира эта стала мне как-то неприятна… После того что я узнал от Бори и после разговора с Ларисой, у меня стали появляться какие-то смутные подозрения.
Даже не подозрения, в подозрения это чувство еще не оформилось. Просто у меня появилось ощущение, что тут что-то нечисто… Какой-то «крутеж»… Проданные внезапно все вещи Василия, например. Продал ли он их вообще? И зачем? И где в таком случае деньги? И почему Лариса просит взаймы?
Все эти вопросы отдавали чем-то нехорошим, неискренностью, и у меня складывалось против моей воли ощущение, что вокруг трагической смерти брата происходит что-то темное… Ответов на все вопросы у меня не было, и я видел, что никто не собирается мне их давать. Иногда я успокаивал себя мыслью, что следствие во всем разберется, но потом останавливал свои надежды… Тем не менее я все время чувствовал, что Лариса не искренна. Я не знал о причине этого, но понимал, что это так. Как пелось в старинной песенке Булата Окуджавы: