не уткнулся шапкой в деревянную шабашку поперек днища. Остановился, вздохнул. Подумалось: «Так бы и умер прямо вот под катером...»
Плохо было дело. За восемь лет, которые Семен отработал в транспортном участке, не приходилось ему еще так ремонтироваться. И катер был плох, и условия плохи, и настроение плохое. А в затоне бывало все по-другому: там тебе любой цех, любой специалист — все заварят, выточат, только успевай оформлять заявки!
«Нет, уеду в Тюмень, вот только до лета... — опять пришло ему в голову. Прикинул: — Там получу свой катер, буду без Стрежнева, сам хозяин».
Он сидел на осине, глядел за реку, ждал Стрежнева. И было ему так гадко, что не хотелось даже курить.
Над катером на столбе электролинии надсадно орала ворона. Она надувала зоб, горланила отсыревше хрипло. Семен обернулся к ней, но ворона не переставала, хотя ветер и поднимал ее серый воротник.
— Чему радуешься, курва? — сказал ей Семен мрачным голосом и отвернулся. Хотел кинуть палкой, но близко ничего не было, а вставать не хотелось.
Наконец с того берега кто-то спустился к реке, и Семен стал следить. Но походка была не Стрежнева.
Подходил какой-то парнишка лет четырнадцати, с ружьем. Не останавливаясь, он воровато поглядывал то на Семена, то на ворону.
Семен понял его, кивнул на столб:
— Ну-ко, щелкни...
И парнишка обрадовался, хищно изогнулся, подкрадываясь из-за катера... От выстрела он дернулся, а ворона смолкла. Посидела еще немного, будто раздумывая, потом взмахнула крыльями и над головами у обоих лениво направилась за реку, заорав еще громче.
Семен только сплюнул между опорками, на стрелка даже не оглянулся и опять равнодушно уставился за реку.
Пришел Стрежнев. Выпили пивца, поели еще из мешков, всласть покурили. Блаженно сделалось подновленной душе на вольном берегу. Хоть и много вокруг было еще снега, но уже дивно, зовуще попахивало отпотевшей луговиной.
Было еще далеко до вечера, и брести снова в душную каюту обоим не хотелось.
От безделья, растягивая время, они не спеша поправили покосившуюся рею мачты, натянули антенну, а больше вроде и делать было нечего. Поэтому собрались все же домой, но неожиданно хлынул такой дождь, что оба бегом заскочили в рубку.
— Хоть стекла пообмоет... — сказал Семен, глядя в пестреющие гривы. — Сейчас пронесет.
Но дождь не переставал, будто нарочно держал их в ненавистном катере, и оба боялись — не пришлось бы ночевать здесь. Однако об этом молчали.
Становилось сумеречно и неуютно в неприбранной холодной рубке.
— Хоть свет бы подключить, — сказал Семен, — все повеселее будет... Пошли?
Стрежнев поморщился. Когда подключили освещение, в машинном стало еще безобразнее: все просило, требовало уборки. Оба скорее вернулись в рубку.
Семен встал за штурвал, включил, проверяя, все ходовые огни, завыл сиреной, засмеялся:
— Поехали... давай отмашку!
— Теперь нам только посуху и ездить, на воде-то утонем, — сказал Стрежнев.
На брандвахте, когда они раздевались, прилаживали к батарее мокрые фуфайки, вошел к ним Федор, сказал:
— Приехал.
— Кто?! — испугался Стрежнев. — Сам?
— Нет, линейный... Был здесь. Завтра, сказал, с утра к вам на катер пойдет.
— А начальника нет?
— Нету.
— Ну, а чего этот говорил?
— Да больше ничего, вот только так и сказал.
Сняв один сапог, Стрежнев задумался: «Эх и дураки, начали пить. Надо было сразу уезжать. Теперь что? Ведь топить эту калошу не будешь — всем затоном просмеют! Анне и то не дадут проходу. Погода-то вона что! Не успеешь оглянуться — лед затрещит... Ведь он, сопляк, ничего не понимает, только приказы чиркает: Поезжайте!» Хоть бы спросил, посоветовался... И не звонит теперь. Спуска-ать... А трещина? Неужели они не знают, дотянули до какого времени. Ведь заваривать надо, в затон и то не уведешь так-то! Какое уж тут плаванье».
Разговор на высшем уровне
1
В восемь утра они были возле катера. Сидели на осине, ждали линейного. Внизу по реке потюкивали топорами сплавщики — подновляли к весне боны. День разыгрывался веселый: в солнышке, в блеске — любованье! Игрушкой посверкивал за рекой крест на церквушке. Было слышно, как там в березах и липах возбужденно орали, делили что-то грачи.
А ниже, по широкому скату угора, выбирая, где поположе, осторожно кочевало по снегу от одной вытаявшей проплешины до другой колхозное стадо.
— Что-то он коров-то рано нынче выгнал, — вслух подумал Семен.
— А закаляет!.. — пояснил Стрежнев, а сам думал: «Может, теперь-то вот и можно вернуться в затон? Благо — причина есть...»
Пришел линейный. Он показался им маленьким, щуплым. Был в узких брючках и высоких с загнутыми голенищами сапогах. На голове — черт-те что: не то шапка, не то фуражка, что-то с козырьком. Однако, здороваясь издалека, он глянул из-под белесых бровей, из-под этого козырька так цепко и настойчиво, что Семен невольно подобрал ноги. Без перчаток — руки в карманах куртки — был он весь так пружинисто подобран, так ловко на нем сидели и курточка, и эта странная кепка, что, казалось, век он в них ходит, ни в чем другом больше не бывал да и быть не может.
«Востер», — отметил про себя Стрежнев и достал новую сигарету.
Механик, не вынимая рук из карманов, медленно, большим кругом обогнул катер, приглядываясь к нему, остановился возле носа, попробовал каблуком луг, задрал голову — зачем-то оглядел столб и провода над катером; потом присел, стал разглядывать вмятины на корпусе, переходил от одной к другой...
Семен и Стрежнев следили за ним, сдерживая улыбку.
— А ты подальше, подальше полезай. Не бойся, не измараешься! — наставительно посоветовал Стрежнев.
Но механик поковырял циркулем во вмятине и, не глядя на них, подошел, сел рядом. Закурил тоже.
— Ну, что за эти дни поделали? — поинтересовался спокойно.
— Не видать? — осторожно спросил Семен.
— Как зимой было, так и теперь... Кроме мачты, ничего не вижу. Скажи, капитан.
Но Стрежнев насупился: за тридцать лет на реке никогда еще не записывали его в лодыри. Под конец угодил. Да и выговаривает-то кто. Парнишка!