… Надо понять терпенье русских баб, даже в годы лихолетий не забывавших протяжную песню: на покосе – поют, сено гребут – поют, после застолья – поют, с работы – поют, в радости поют и в горе, потосковав и улившись слезами, тоже поют, поевши картох с солью и житних колобов с высевками. Нет, за это терпенье нельзя хулить. На этом терпенье мы сломали хребтину германцу и дали урок спесивому французу, который из-за теплого нужника и литра молока, подвезенного к дому невовремя, с легкостью пожертвовал не только волею, о которой позабыл, но и свободой. Это не критика француза, но лишь напоминание о том, что они потеряли в историческом сражении за свое племя.
В. К. Значит, вы считаете, что терпение и покорность – это разное и нельзя их путать?
В. Л. Нельзя. Терпеливые, как ни гни их в калачик, все равно втайне думают о своем, как бы обречь воли. Вспомним «Судьбу человека» Михаила Шолохова. Покорные подбирают объедки с чужого стола, думая, как бы занять место капо, надсмотрщика; терпеливые хранят душу до последнего, понимая, что плоть временна; покорные с легкостью прощаются с душою, полагая, что плоть вечна. Какое существенное различие, верно? Покорные никогда бы не покорили северных пространств и не обжили их, а остались бы захудалым племенем между Окою и Волгой. Кстати сказать: в семнадцатом веке у Франции и России было почти одинаково населения, но через двести лет Россия заселила одну шестую всей суши, а Франция осталась в своем куту, в своем кухонном чаду, притерпевшись к своим запахам. И даже из Алжира, где повыбили сотни тысяч жителей, в конце концов ей дали доброго «пинкаря». Так кто же покорливей? Россия или Франция, что с легкостью панельной девки легла под фашиста? Мы спасли Францию, но получили клеймо варваров; спасли евреев от повальной гибели, дали им государство, но получили ярлык «антисемита». А из чувства неблагодарности вызревает в душе нации гнойник, который не истребить никаким снадобьем.
В. К. Ваши слова из «Души неизъяснимой»: «… Слава Богу, что долгий неустрой, несмотря на всю его тягостную, сокрушающую однообразную силу, и за триста лет не повредил коренным образом национальный характер, не иссушил его родников, не исказил, не заилил родовой матицы». Однако, придя к такому выводу, дальше вы замечаете: «И только пришедший нынче к власти ростовщик, меняла, процентщик и плут может, как клещ, впиться в сердцевину нации, чтобы впрыснуть яду и, устроив там гноище, потиху вытравить исконный норов».
Насколько же, по-вашему, успешно действует сегодня «процентщик»? Что ему уже удается сделать с русской душой и не видна ли в этом возможность конечной его победы?
В. Л. Да, это коренной повод, что отделяет нас от Запада. В старообрядческой молитве Ефрема Сирина говорится: «Господи, грех уныния и стяжательства отжени от мене…» В нынешней молитве, переделанной Никоном, эти слова звучат так: «Господи, грех уныния и стяжательства не даждь ми…» Словно бы Господь насылает на нас грехи, которые взросли в нас еще от чрева матери.
Русский народ всегда презирал ростовщика, менялу, видел в них главное зло; ибо процентщики, что клопы, живут, пия чужую кровь. И в этом суть всякого менялы, что добывает деньгу, отдавая деньги в рост. Западные ростовщики ввели в России в оборот проценты, ссуды, банки, меняльные конторы, всякие подлые денежные операции, сутяжничество и т. д. Ибо западный человек живет брюхом, животом, земным раем, скапливая сокровища для рода своего. Наверное, это хорошо в какой-то мере, ибо строится дом добротный, на много лет, чтобы выспело в нем потомство и научилось уму-разуму, чтобы сын вступал в жизнь не с нищенской сумою и т. д. Но суть души русского иная: «Голым пришел в мир, голым и уйду», «Деньги даются богатому нищих ради» и т. д. Русская торговля велась на доверии, на православном сознании, когда не составлялось никаких актов, записных листов, всяких страховых свидетельств, но хватало зарубки на палке или честного слова, чтобы доверить ближнему тысячи рублей.
Академик Берг, путешествуя по Северу, писал позднее, что однажды экспедиция Пахтусова у Новой Земли потерпела крушение. Суда погибли, но люди спаслись на льдине. Промышленник Еремин, что оказался на то время на Новой Земле, уступил ему судно со всем экипажем и с провиантом за две тысячи рублей. Пахтусов возвратился в Архангельск и вскоре умер. Тогда Еремин обратился в казначейство, чтобы ему вернули долг две тысячи рублей. Его спросили, было ли письменное заключение с Пахтусовым, на что Еремин с гордостью ответил, что он и не думал об этом, когда, найдя Пахтусова на пустынном острове, принял к себе его и его людей с ним, кормил их, служил им и лишился добычи от целого промысла…
И таких обстоятельств в русской истории сколько угодно: промышленник, предприниматель, купец часто были верны клятвенному слову, божбе.
И вот главное, может, и центральное чувство русской души – нестяжательство всячески попирается со всех сторон. Золотой телец, деньги, обман, игра, шулерство стали обычаем жизни и заслугою; ловкий мошенник, обманувший миллионы граждан, становится почетным гражданином, его сияющее жирное мурло не слезает с экрана. Условия новой жизни, фетиш «капусты», этот зеленый ярлык наклеиваются на физиономию России, чтобы через масонскую пирамидку с доллара мы взирали на божественный мир. Яд накопительства проникает в поры слабой души, расшатывает тысячелетние устои, подрывает заветы; нет страшнее врага для русского народа, чем дух стяжательства, поклонение мамоне, когда хитрость, лукавство почитаются за ум выдающийся. Мировой ростовщик, породив на Руси банду выкормышей, сутяжников, крючкотворов, восхваляющих оборотистых денежных тузов, своим цепким меняльным когтем кровавит душу до неизлечимых язв. Что скрывать, если даже тем доброхотам, что из награбленных миллионов отстегнули на храм Христа Спасителя копейку, повесили памятную доску на соборе и выбили зубилом имена на вечное поминание. Ишь вот, каков прохвост: ограбил вдовицу, затоптал младенца, пролил реки крови в Чечне, а ныне отстегивает от щедрот латунный грошик и велит, чтобы мы поклонились ему земным поклоном за его взносы. Стяжатель-процентщик, он, словно мышь домовая, в любую щель утянется в нитку, только успевай хватай. Прозевал – он уж гнездышко уконопачивает в твоей душе, нехристь коварная.
И ведь не сами деньги зло, но то, как они пополняют карман, как они воспринимаются сердцем, сколько чувств отдается, какое место занимают в душе, насколько обрезают мир и заслоняют Бога. Если деньги заработаны честным трудом, то они благо. Как и сам труд – великий подарок. Без постоянного вековечного труда не выстраивается храм в душе. Деньги ростовщика развращают, ибо окружающие видят легкость их добычи, безрисковость; они порождают тоску, зависть, жестокость. Деньги ростовщика походят на паутину, в центре которой сидит меняла и пьет кровцу из жертвы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});