ладонь была в воздухе над ее головой.
— Прощай, мисс Новалли.
Его ладонь опустилась как топор, и магия, сковывающая Марси, двигалась с ней. Сияющие линии порвали ее, как металлические провода, рассекая хрупкую магию ее оголенной души. Она смутно слышала крик Амелии, уловила вспышку огня, но что она кричала и кого обожгла — это потерялось во всепоглощающем ужасе разрыва. Даже боль в ее ожогах не могла пробить осознание, что она таяла, становилась грудой кусочков, которые сами по себе расплетались. А потом, когда сознание Марси Новалли стало рассыпаться, поток ледяного ветра поднялся с земли. Ветер рассек кружащуюся магию как нож, схватил остатки Марси из сияющих линий Мирона и унес во тьму.
* * *
В последнее время Марси привыкла внезапно оказываться в пустоте.
Как много раз до этого, она парила во тьме. Но это не была тихая неподвижная тьма, которую она видела после смерти, и не бушующая чернота Моря Магии. Эта пустота была свободным ветром, бросающим ее, как лист, в бесконечно глубокой бездне. Бесконтрольное движение испугало Марси больше, чем все, что случилось с ее смерти, так сильно, что она начала переживать, что, может, ее и не забрали. Может, Мирон поймал ее, и это случалось с порванными душами. Но, когда она начала паниковать, что это бесконечное падение станет финальным местом для нее, ледяной ветер ударил снизу и остановил ее.
— Не бойся, — прошептал голос Призрака. — Я тебя поймал.
Как хорошо, — сказала Марси, закрыв глаза с облегчением. — Я думала, мне конец… — она растерянно замолкла. — Почему я — бестелесный голос?
— Потому что я тебя съел, — сказал ее дух, необычно робкий.
Ты меня съел? — закричала она, или думала, что закричала. Было сложно определить громкость, когда твои слова были скорее впечатлениями, чем звуками. — Так я внутри тебя?
— Да, — сказал Призрак. — Но не впервые. Сюда я забрал тебя, когда спас от Грегори.
Марси вспомнила. Он схватил ее, когда шар огня Грегори летел в нее, и утащил ее в черно-белый мир. Ее голос тогда тоже был странным, как и когда он взял ее в «его мир», когда мертвые атаковали на Земле Восстановления. Но, хоть те два раза были странным, им было далеко до этого.
Почему это изменилось? Когда ты забирал меня до этого, все просто было черно-белым. Тут только черное. Слишком много черного.
— Это твое изменение, — объяснил ветер. — Когда ты была жива, я взял тебя, тело и душу, в свою магию. Потому ты еще видела физический мир, мы оба были в моей магии. Теперь…
Нет тела, — закончила за него Марси, глядя на пустую тьму там, где должна была находиться ее грудь. — Точно.
— Прости.
Не нужно извиняться. Мирон собирался меня убить. Только твоими стараниями я не умерла снова, так что я не буду жаловаться из-за темноты, — она попыталась пошевелить ладонями. — Зато мои руки уже без ожогов. Это бонус.
— Это было глупо, — гневно сказал он. — Я защищал тебя.
Но мы проигрывали.
— Лучше, чем потерять тебя.
Марси попыталась покачать головой. Не было смысла объяснять снова, что было на кону. Он уже знал. Как всегда, больше всего из-за ее смерти боялась сама смерть. Она всегда думала, что это было мило. Теперь, озираясь, Марси поняла, что его желание сохранить ее с ним могло быть глубже, чем она думала.
Тут не так и много, да?
Ветер накренился, будто пожимал плечами.
— Я не просто так назван Пустым.
Она посмотрела на воющую пустоту.
Я вижу, почему ты не хотел, чтобы я бросала тебя одного. А забытые мертвые? Разве они не здесь?
— Здесь, — сказал он. — Но я стараюсь не беспокоить их без повода. Моя работа — принести им покой, и их бывает сложно найти, если они не просят моего внимания, — ветер подул по широкому кругу. — Это место такое большое, даже мертвые не могут его наполнить.
Марси удивлённо подняла голову, глаза расширились.
Погоди, — сказала она. — В этот раз я не внутри твоей магии, да? — она огляделась во тьме. — Это твой сосуд. Впадина нашего страха быть забытым, вырытая в полу Моря Магии, которая наполнилась и стала тобой.
— Можно и так сказать, — с горечью сказал он. — У меня не было названия для этого места. Тут я проснулся, когда до меня донеслись крики забытых, пока я не встретил тебя.
Она медленно кивнула, глядя в пустоту с новым отношением. В другие разы, когда он втягивал ее, было слишком много того, что можно было увидеть. Теперь физическая реальность ей не мешала, и Марси начала понимать впервые, каким большим был ее дух.
Духи сами по себе были большими, но она всегда думала о них как о чем-то размера Алгонквин: большом, но понятном. Великие Озера были огромны, но на них можно было посмотреть с самолета и подумать: «Это озеро».
Призрак был другим. Она знала, что он мог быть больше, чем Алгонквин, с тех пор, как Амелия объяснила концепт Смертных Духов, но до этого Марси не понимала, насколько больше. Если сосуд Алгонквин вмещал Великие Озера, Призрак мог бы вместить США.
Пространство было таким большим, таким широким, что не удавалось увидеть все сразу. Марси знала об этом только из-за того, что ощущала края через магию Призрака. Чем дольше она думала об этом, тем больше понимала, почему Амелия, Рейвен и даже Алгонквин порой звали Смертных Духов «богами». Другого слова просто не было для чего-то настолько большого.
Что ж, — сказала она. — Я хотя бы не расстроена теперь, что никогда не могла тебя наполнить, — теперь она знала правду, и Марси удивляло, что ее магия вообще что-то меняла. Даже огонь Амелии был бы каплей в таком большом ведре.
— Потому что я был близко к краю, когда ты меня нашла, — сказал он бесстрастно. — Капля помогает сильно, когда ты близко к краю.
Не проси меня заполнить остальное, — потрясенно сказала она. — Я не знаю, есть ли так много магии в мире. Это место поразительное.
— Я рад, что тебе нравится, — тихо сказал он. — Мне нет.
Почему?
Ветер стал холоднее.
— Оно слишком большое. Большое, холодное и…
Одиноко?
— Мертвые всегда одиноки, — сказал он. — Одиноки в смерти и одиноки тут. Из общества у них только момент, когда я спасаю их из их рушащихся могил, а потом они боятся моего лица, — ветер, держащий ее, задрожал. — Все боятся меня. И этого места. Все, кроме тебя.
Я никогда не буду тебя бояться, Призрак, — пообещала Марси.
— Знаю, — сказал он, ветер сжал ее сильнее. — Иначе почему