Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Диктор объявила, что до отхода ташкентского скорого остается три минуты. И Марат вдруг начал упрашивать ее:

— Алла, дорогая, пожалуйста, сделай остановку, погости хотя бы одни сутки. Если не хочешь у нас, устрою в гостинице, покажу город.

Она заколебалась. Молодой свет в ее глазах поубавился, и она уже смотрела на него сквозь прежний туманец грусти.

— Ну-ну, решай!

— Марат, Марат, нам с тобой нельзя встречаться надолго.

— Зимой сбежала с московского телеграфа, теперь хочешь проехать мимо.

— Это к лучшему, — вскинув голову, сказала Алла.

— Гражданочка, заходите в вагон! — громко позвала ее шумливая проводница, все время наблюдавшая за ними.

Они расцеловались на прощание, уже не испытывая той неловкости, которую испытали только что при встрече, и Алла, озорно оттолкнувшись, с девичьей непосредственностью, живо повернулась к своему вагону.

Едва она поднялась в тамбур, как проводница тут же опустила металлическую площадку, закрыв наглухо решетчатую лесенку.

Марат подошел к окну. Они молча смотрели друг на друга, то серьезно, то улыбаясь. А поезд все не трогался. «Какая досада, можно еще было поговорить на перроне», — жалел Марат. Но эти лишние минуты тяготили Аллу. Она не удержалась, крикнула ему:

— Да ты иди, не стой!..

Поезд тронулся очень тихо, незаметно на глаз. Марат понял это с опозданием, когда Алла, медленно уплывая, неотрывно глядела на него уже сбоку. Он догнал ее вагон, пошел вровень с окном, приветственно поднял руку. Он хотел сказать, чтобы она писала, как и раньше; но тепловоз, набирая ход, протяжно загудел, и он начал отставать. Единственное, что увидел напоследок, — это как Алла поспешно вытирала слезы.

Он остановился у самого обрыва, где перрон кончался. Длинный хвост скорого поезда, то растягиваясь гармошкой, то сжимаясь, постепенно исчезал за светофором. Вот и все...

Он взял такси на опустевшей привокзальной площади и поехал не домой, а на Урал.

Отсюда, с высокой набережной, он долго смотрел в ту сторону, куда держала путь Алла Реутова. В далекой выжженной степи, через которую пролегла железная дорога на Ташкент, возникали текучие видения в полуденном мареве. Жаркие дни не торопились покидать эту землю, пережившую небывалую засуху. То была страшная засуха... Небо, точно раскаленная белая жесть, не успевало остыть за ночь, как расплавленное солнце, лишь, слегка подернутое ночной окалиной, опять всплывало из багрово-серой преисподней. И так почти двести дней — с самого апреля. Листопад начался в июне. Было больно видеть полуголые деревья, на которые даже птицы не садились. Травы никли на пригорках, сгорали начисто. Только на дне глубоких балок зеленел родниковый окоем разнотравья, да кое-где стойко держалась низкая пшеничка. Не с нее ли надо брать пример — с нашей русской пшеницы, что способна, оказывается, выстаивать и под жестоким, бесконечным суховеем.

Марат подумал о том, что никто и не порадовался нынче погожей осени: без того все устали от дьявольского пекла. А вот Алла расцвела в свое бабье лето. Но встреча с ней была такой мимолетной, что не верилось, была ли она вообще. Не успели ни о чем условиться. Вся жизнь в этих встречах накоротке: то где-нибудь на стройке, то в Москве, то на вокзале, как сегодня. Вечно их дороги расходились. И не это ли вернуло тебя, Марат, на старый берег?

Он перевел взгляд на Урал, совсем изнемогший к осени. Разве глубокими омутами да родниками жив Урал? Вера Карташева знала его другим. Еще Полина Карташева застала его более сильным. А ему, Марату Карташеву, досталась самая межень. Но реки не умирают! Может заилиться ручей, может уйти под землю какая-нибудь безымянная речушка, но чтобы река, вошедшая в историю, погибла на Глазах людей, — такого на свете не бывало. Если людям необходимо чувствовать локоть близких в трудную минуту, то и реки должны взаимно поддерживать друг друга..

Стало быть, ты, Марат, вернулся сюда не в поисках утешения. Ну, что-то заветное не сбылось в твоей жизни, так уж и не сбудется теперь. И если жизнь просматривается до горизонта, подобно этой сентябрьской степи, то личное твое, несбывшееся, тут ни при чем. Просто-напросто и для тебя настало время некоторых итогов.

Однако он еще поработает. Да, стоит, стоит поработать, чтобы сибирские реки пришли на помощь Уралу. Алексей Алексеевич Ходоковский прав: мы начинаем — завершат потомки. Формула с виду общая, образная, но для такой работы имеет буквальное значение.

Марату сейчас казалось, что вот сегодня он и расстался с милой молодостью навсегда. И как мудро писал Герцен, оглядывая  б ы л о е, заключавшее счет с личной жизнью, — «остальные  д у м ы — на дело, остальные  с и л ы — на борьбу».

ВОЗРАСТ ЗЕМЛИ

Роман

1

У каждого есть свои изначальные координаты на земле. И редко кто ни разу не вернется к ним в течение всей жизни.

Георгий Каменицкий поднялся на самую макушку Татарского шихана. Отсюда открывался вид на южный торец Главного хребта. Дальние подсиненные отроги почти отвесно обрывались у реки, и за пойменным леском, где начиналась уже степь, в вечернем мареве зыбились невысокие холмы, как потерявшие разбег и силу морские волны на широкой отмели. Нет, горы ничуть не изменились с той поры, как был он тут последний раз, — ну что для них эти считанные годы.

Урал всегда помогает забыться на часок: ты стоишь на верхотуре знакомого шихана, словно не зная и не ведая, а что́ там, впереди. Вот и сейчас горы заслонили всю твою жизнь, и чудится, будто все еще за этими горами. Но ты ходишь по земле без малого полвека и уж, конечно, знаешь, что на западе, за кряжистыми увалами, далеко отсюда протянулись ратные пути-дороги по берегам Дуная; если же повести рукой по горизонту к югу, то примерно за той вон цепочкой Козьих вершинок, за степями, морями и океаном, тридевятое царство Антильских островов и среди них; в кружевах прибоя, гордая мулатка Куба; а на востоке, за горным пиком Ямантау, — прозрачная даль Таймыра в северном сиянии заполярных городов Норильска, Игарки и Дудинки.

Жизнь поводила тебя по белу свету: кажется, весь мир распахнут перед глазами. Но отчего ж так дорог тебе этот твой шихан, мимо которого не мог проехать равнодушно? Когда вспоминаешь череду прожитого времени, то легко минуешь целые годы, а здесь готов остановиться на любом шагу. Да, время уходит безвозвратно, только земля остается до конца с тобой.

Каменицкий перевел взгляд на северный пологий склон шихана, — он примыкал к другой горе, пониже и пошире. Седловина ее заросла курчавыми дубками, образовавшими молоденький подлесок знакомой рощи, сильно изреженной и бурями, и грозами, и рубками военных зим. Прежних великанов что-то уже не видно. Значит, лес тоже держится средним поколением: нескоро дотянется до его плеча не привыкший к бедам юный дубнячок. Разве только берез не поубавилось вокруг — и молодых, и старых — будто время охотнее щадило их или они в самом деле лучше переносят бури.

Южный склон Татарского шихана был очень крут, но и на нем росла чилига, с трудом удерживая собой цветную галечную осыпь. Внизу была вторая ступень гранитной лестницы длиной в полверсты, за ней виднелась нижняя ступенька над растянувшимся вдоль речки родным селом. Эта речка, бывало, и знойным летом берегла силенки в глубоких омутах — до будущей весны. А теперь заметно потончала, затянулась вязким илом, и если бы не живучие ледяные родники, то, наверное, и вовсе бы затихла. Горы как стояли, так и стоят. Почему же веселая когда-то речка постарела вместе с тобой, Георгий Каменицкий?..

Он закурил, хотя обещал себе не курить сегодня. Прямо у его ног начинался раструб зеленого, оврага с куртинами жимолости на дне. Весна нынче припозднилась, оттого расцвело почти все сразу, лишь только по-настоящему пригрело солнце. Что степь в сравнении с горами, — в степи одни тюльпаны на обочинах дорог да в целинных балках. А горы в мае от подножия до вершин охвачены низовым пожаром: розовые кулиги дикого миндаля-бобовника перемежаются белым пламенем густого вишенника, чисто-охристым, ослепительным разливом буйных зарослей чилиги. Когда подует ветер, то кажется, вот-вот жарко вспыхнет и прошлогодний, отбеленный, как лен, ковыль, и тогда уж несдобровать самой дубовой роще. Но сегодня необыкновенно тихо, горы горят спокойно, ровно и бездымно. Не шелохнутся над травой даже незабудки, что распустились вместе с лиловыми фиалками. Распушили синие крылья петушки. Тянется к небу голенастая полевая резеда. Мирно дремлет пахучая кремовая кашка, перевитая у корня голым проводком душистого горошка. Стелются среди молодого ковылька рифленые листья земляники. Да, что-то очень долго задержалась нынче весна на подступах к Уралу, и вот едва отзвенели колокольчики на своих проталинах-звонницах, как слабый пунцовый свет начал пробиваться сквозь тонкие прорези бутонов на кустах шиповника. Земля спешит принарядиться к сенокосу.