Громкие взрывы смеха, беспрестанно доносившиеся из разных концов дома, доказывали, что труды хозяйки не пропадают даром, а всячески поощряются ее щедрыми посетителями. Мэннеринг и Динмонт попросили одного из слуг проводить их в комнату, где находился законовед, веселившийся на традиционной субботней пирушке. Зрелище, которое предстало их глазам, и особенно состояние и вид самого адвоката, главного действующего лица во всем спектакле, привели его будущих клиентов в немалое замешательство.
Мистер Плейдел был человеком необычайно подвижным, с профессиональной строгостью во взгляде и, пожалуй, даже с какой-то профессиональной церемонностью в обращении. Но все это вместе взятое, равно как и свой треххвостый парик и черный кафтан, он легко скидывал с себя в субботу вечером, стоило ему только очутиться среди своих шумных собутыльников и настроиться, как он говорил, на веселый лад. В этот день пиршество началось с четырех часов, и в конце концов, под предводительством одного из почтеннейших гуляк, которому за свою жизнь приходилось делить игры и забавы целых трех поколений, собравшаяся там веселая компания принялась за старую и давно уже забытую игру хайджинкс. В игру эту можно было играть по-разному. Чаще всего участники ее бросали кости, и те, кому выпадал жребий, должны были в течение определенного времени разыгрывать какую-нибудь роль или повторять в определенном порядке известное число непристойных стихов. Если же они нечаянно сбивались со своей роли или память им вдруг изменяла, они подвергались штрафу - должны были выпить лишний бокал вина или заплатить небольшой выкуп. Этой-то игрой и была занята вся веселая компания в ту минуту, когда Мэннеринг вошел в комнату, у.
Советник Плейдел, внешность которого мы уже описали, изображал монарха, восседая, как на троне, в кресле, водруженном на стол. Парик его съехал на сторону, голова была увенчана подставкою для бутылок, глаза блестели от веселья и от винных паров; окружавшая его свита хором повторяла шуточные стишки:
Герунто где? Поплыл он и пропал.Не жди Герунто, к ракам он попал...
Так, о Фемида, забавлялись некогда сыны твои в Шотландии! Динмонт вошел первым. С минуту он простоял неподвижно, совсем оторопев, а потом вдруг воскликнул:
- Ну да, это он самый и есть! Черт его возьми, никогда я еще его таким не видывал!
Едва только услыхав слова: "Мистер Динмонт и полковник Мэннеринг желают говорить с вами, сэр", Плейдел обернулся. Вид и осанка полковника заставили его слегка покраснеть. Он, однако, последовал примеру Фальстафа[221], сказавшего: "Вон отсюда, негодяи, не мешайте нам играть пьесу", благоразумно рассудив, что лучше всего будет не выказывать своего смущения.
- Где же наша стража? - вопросил новоявленный Юстиниан[222]. - Вы что, не видите разве, что странствующий рыцарь прибыл из чужих земель в Холируд[223], к нашему двору, вместе с Эндрю Динмонтом, нашим отважным иоменом[224], который так зорко следит за королевскими стадами в Джедвудском лесу, где благодаря нашей царственной заботе и попечению барашки пасутся не хуже, чем в долине Файфа? Где же наши герольды и их помощники, наш Лайон, наш Марчмвня, наш Кэрик и наш Сноудаун[225]? Пусть гостей усадят с нами за стол и угостят так, как подобает их достоинству. Сегодня у нас праздник, а завтра мы выслушаем их просьбы.
- Осмелюсь заметить, государь, что завтра воскресенье, - сказал один из придворных.
- Вот как, воскресенье? Если так, то мы не будем оскорблять святыни церкви, аудиенция будет дана в понедельник.
Мэннеринг, который вначале еще раздумывал, не лучше ли ему вообще удалиться, решил вдруг тоже войти в роль, в душе ругая, правда, Мак-Морлана за то, что тот направил его к этому чудаку. Он вышел вперед и, низко поклонившись три раза, попросил позволения повергнуть к стопам шотландского монарха свои верительные грамоты, чтобы его величество, когда сочтет возможным, ознакомился с ними. Серьезность, с которой он вошел в эту веселую игру и сначала низко поклонился и отказался от предложенного церемониймейстером стула, а потом с таким же поклоном согласился сесть, вызвала троекратно повторившийся взрыв рукоплесканий.
"Провалиться мне на этом месте, если они оба не тронулись! - подумал Динмонт, усаживаясь без особых церемоний на конце стола. - Или это у них святки раньше времени начались и тут одни ряженые?"
Мэннерингу поднесли большой бокал бордоского вина, и он тут же осушил его во здравие государя.
- Вы, без сомнения, знаменитый сэр Майлз Мэннеринг, столь прославившийся в войнах с Францией[226], - сказал монарх, - и вы нам скажете, теряют ли госконские вина свой аромат у нас на севере.
Мэннеринг, приятно польщенный намеком на славу своего знаменитого предка, заявил в ответ, что он всего лишь далекий родич этого доблестного рыцаря, но добавил, что, по его мнению, вино прекрасное.
- Для моего брюха оно что-то слабовато, - сказал Динмонт, но тем не менее допил бокал до дна.
- Ну, это мы быстро исправим, - ответил король Паулус, первый из королей носивший это имя, - мы не забыли, что сырой воздух нашей Лидсдейлской равнины располагает к напиткам покрепче. Сенешаль[227], поднесите нашему доброму йомену чарку водки, это ему придется больше по вкусу.
- А теперь, - сказал Мэннеринг, - раз уж мы так непрошенно вторглись к вашему величеству в часы веселья, то соизвольте сказать чужеземцу, когда ему сможет быть предоставлена аудиенция по тому важному делу, которое привело его в вашу северную столицу.
Монарх распечатал письмо Мак-Морлана и, быстро пробежав его, воскликнул уже своим обычным голосом:
- Люси Бертрам Элленгауэн, бедная девочка!
- Штраф, штраф! - закричал хором десяток голосов. - Его величество забыли о своем королевском достоинстве.
- Ничуть, ничуть, - ответил король. - Пусть этот рыцарь будет судьей. Разве монарх не может полюбить девушку низкого происхождения? Разве пример короля Кофетуа и нищенки не есть лучший довод в мою пользу[228]?
- Судейский язык! Судейский язык! Опять штраф! - закричали разбушевавшиеся придворные.
- Разве у наших царственных предков, - продолжал монарх, возвышая голос, чтобы заглушить неодобрительные возгласы, - не было своих Джин Логи и Бесси Кармайкл, разных Олифант, Сэндиленд и Уэйр? Кто же осмелится запретить нам назвать имя девушки, которую мы хотим отметить своей любовью? Нет, если так, то пусть гибнет государство и власть наша вместе с ним! Подобно Карлу Пятому[229], мы отречемся от престола и в тиши домашней жизни обретем то счастье, в котором отказано трону!
С этими словами он скинул с себя корону и соскочил со своего высокого кресла быстрее, чем можно было ожидать от человека столь почтенного возраста, велел зажечь свечи, принести в соседнюю комнату умывальный таз, полотенце и чашку зеленого чая и подал Мэннерингу знак следовать за ним. Минуты через две он уже вымыл лицо и руки, поправил перед зеркалом парик и, к большому удивлению Мэннеринга, сразу же перестал походить на участника этой вакханалии и всех ее дурачеств.
- Есть люди, мистер Мэннеринг, - сказал он, - перед которыми дурачиться, и то надо с большой осторожностью, потому что в них, выражаясь словами поэта, или много дурного умысла, или мало ума. Лучшее свидетельство моего уважения к вам, господин полковник, то, что я не стыжусь предстать перед вами таким, каков я на самом деле, и сегодня я вам это, по-моему, доказал. Но что надобно этому долговязому молодцу?
Динмонт, ввалившийся в комнату вслед за Мэннерингом, переминался с ноги на ногу, почесывая затылок.
- Я Дэнди Динмонт, сэр, из Чарлиз-хопа, тот самый, из Лидсдейла, помните? Вы мне большое дело тогда выиграли.
- Какое там дело, дубина ты этакая, - ответил адвокат. - Неужели ты думаешь, что я помню всех болванов, которые мне голову морочат?
- Что вы, сэр, это же такая тогда история была насчет пастбища в Лангтехеде!
- Ну да ладно, черт с тобой, давай мне твои бумаги и приходи в понедельник в десять, - ответил ученый муж.
- Да нет у меня никаких бумаг, сэр.
- Никаких бумаг? - спросил Плейдел.
- Ни единой, сэр, - ответил Дэнди. - Ваша милость ведь тогда еще сказали, мистер Плейдел, что вы больше любите, чтобы мы, люди простые, вам все на словах передавали.
- Пусть у меня язык отсохнет, если я когда-нибудь это говорил! - сказал адвокат. - Теперь вот и ушам за это достается. Ну ладно, говори, что тебе надобно, только покороче, - видишь, джентльмен ждет.
- О сэр, если этому джентльмену угодно, пусть он первым говорит, для Дэнди все одно.
- Эх, остолоп ты этакий, не понимаешь ты, что ли: твое-то дело для полковника выеденного яйца не стоит, а он, может быть, и не хочет, чтобы ты со своими длинными ушами в его дела совался?