вы, док.
Лиаго очень осторожно, одним пальцем касается стебля. Бледный мясистый наружный слой переливается от индиго до темно-фиолетового. Растение выгибается под его рукой, словно кошка, которую чешут за ухом. Софокл наблюдает за этим с пола, склонив голову набок.
– Она призывает к мягкости, – говорит Лиаго. – А вот если резко ее схватить…
Он берет из остатков своего завтрака кусок ненарезанного огурца и тыкает им в растение. Из основания бутонов-танцовщиц выскакивают маленькие шипы, и огурец начинает съеживаться и чернеть, наполняя комнату гнилостным смрадом. Софокл пятится.
– Смерть клеток! – провозглашает доктор.
Я смеюсь с искренним восхищением:
– Здорово! Как вы ее назвали?
– Нюксакаллис.
– Это латынь? – вздыхаю я.
– Название означает «ночная лилия».
Он погружается в свои мысли. Я бы спросила его, кто эта женщина, но распознаю боль на его лице. Может, поэтому я так и люблю старого нетопыря. Он единственный во всем поместье Телеманусов, кто не прячет своей печали, поселившейся в глазах. Все остальные играют в игры.
– Так ты принесла мне очередной образец? – спрашивает доктор мгновение спустя. – Давай посмотрим.
Он открывает пластиковый контейнер и с удовлетворенным видом глубоко вдыхает запах экскрементов, потом выскальзывает из теплицы к маленькой серебристой машине в его лаборатории. Я следую за ним. После того как образец помещен внутрь, на маленьком голографическом проекторе отображаются числа и символы.
– Что это? – спрашиваю я.
– Это? – Лиаго в замешательстве. – Ну конечно, любопытная кошка, откуда тебе знать? Это химические условные сокращения. Скатол, сероводород, меркаптан и так далее. Это углерод. То, что было, есть и будет в каждом живом существе. Во мне. В тебе. В ночной лилии. – Он наблюдает, как я усваиваю эту идею. – Знаешь, что мне в тебе нравится, Лирия?
Я хмурюсь, оттого что он смотрит на меня с жалостью. Та же жалость отражается в глазах других слуг. Вот что привело меня к изоляции. Они жалеют девчонку из Лагалоса, у которой плохие манеры и плохая стрижка, сироту, оставшуюся без родных. Я никогда не чувствовала себя более одинокой, чем здесь, в окружении множества людей. Более чужой.
– Вообще-то, нет, – бормочу я.
– В каком смысле «вообще-то, нет»? – ошеломленно восклицает он. – Так ты думаешь о себе?
– Я имела в виду, что никто не разговаривал со мной так, как вы, кроме лорда Кавакса и некоторых докеров. Все остальные говорили всякий шлак у меня за спиной, но слишком боялись сказать то же самое в лицо, потому что не хотели отведать тумака.
Лиаго прищелкивает языком, думая, что он-то другой, но в определенном смысле он такой же. Я вижу, как он смотрит на меня, когда я вхожу или ухожу. Так, будто я вот-вот разрыдаюсь.
– Эти бесцеремонные щенки! – Он грозит пальцем над чашкой чая. – Ты настоящая марсианка. Знаю, о чем говорю, ведь я слишком долго торчал на этом спутнике. Десять лет; может, чуть меньше или больше. Все наглецы. Все задирают нос. Готов поспорить, что́ видит в тебе лорд Кавакс. Дыхание дома. Это и мне нравится. Так что не переживай, если другие сразу не проявили добрых чувств к тебе. Это из-за того, что они не подозревают, какими убогими существами стали… – Он кладет руку мне на плечо, будто я нуждаюсь в отцовском совете. – Тебе так много пришлось пережить, что последнее, о чем тебе стоит беспокоиться, – это о популярности.
Я отшатываюсь. Пусть засунет свой совет себе в выхлопную трубу бурильного агрегата! Но прежде чем я успеваю это сказать, Софокл с ужасным рычанием вылетает из-под стола. Я чуть не обделываюсь. Лис вскакивает на другой стол, сшибая мензурки и пробирки – они падают на пол и разбиваются, – и рвется к открытому окну, где сидит маленький пахельбель. Птичка насмешливо чирикает и улетает. Софокл врезается в стену и съезжает по ней.
– Прочь! – кричит Лиаго, в ужасе глядя на разбитое оборудование. – Уведи его отсюда! И не приводи больше, пока я не выясню, отчего он повредился в рассудке!
Вечером того же дня я оставляю Софокла с Каваксом и забираю немного вкусняшек и шампунь с огромного склада, снабжающего продуктами большую часть цитадели. У меня есть несколько минут, чтобы выкурить по сигаретке с алыми, работающими на погрузчиках и в складских помещениях. Все они марсиане, поскольку Телеманусы и Августусы нанимают работников исключительно дома. Из соображений безопасности. Большинство мужчин и женщин постарше приняты в штат еще до восстания.
– Есть ли шанс выяснить, что такое с Софоклом? – спрашивает один из алых. – Я слышал, он свихнулся.
– Ты бы тоже свихнулся, если бы тебя клонировали двадцать с лишним раз, – говорит женщина по имени Гарла, выдыхая сигаретный дым.
– Клонировали? – переспрашиваю я.
– Ну да, – кивает Гарла. – Тебе что, никто не сказал? В доме Телеманусов был всего один-единственный лис. Софоклу семьсот лет. Это его двадцать первая жизнь. Он вроде меня. Четырнадцать поколений прислуживали лису. – Свесив кривые ноги, Гарла сидит на ящике с кофе, доставленным, судя по маркировке, с Марса. Она вытаскивает из-под рубашки цепочку, висящую на шее. – Кангакс, отец нашего сюзерена, дал это моему папе. – Гарла показывает мне фигурку. Остальные алые закатывают глаза. Это чудище, отлитое из золота. – Одна из этих диких искусственных тварей – грифон. Кангакс назначил цену за голову грифона, терроризировавшего зефирские земли, и мой отец, обычный докер, как и я, пошел в горы и застрелил тварь из длинноствольного скорчера.
Я хочу прикоснуться к грифону, но Гарла отдергивает руку и засовывает его за пазуху.
– Так он получил награду? – спрашиваю я.
Мне легко с этими людьми – с их прямотой, с грязью под ногтями. Какие-то из акцентов, которые я слышу здесь, вполне сгодились бы для Лагалоса.
– Угу. Выкупил свой контракт и все проиграл за год.
Один из алых смеется:
– Сделался заносчивым и наглым. Забыл, что он ржавый.
– Заткни свою чертову пасть! – рявкает Гарла. – И не смей произносить это слово при мне, понял? «Ржавый»! – Она сплевывает. – Это рабское слово. – Она понижает голос и пожимает плечами. – Папа любил азартные игры. Но Кангакс нанял его снова. Никаких обид. Он был хорошим человеком. И Кавакс тоже хороший. – (Остальные кивают.) – И даже если мы просто таскаем ящики и убираем дерьмо, наша работа – защищать его здесь, в этом чертовом гадючьем гнезде. Такова наша общая задача. Помни об этом.
24. Эфраим
Торговый центр электроники Кобачи
Вольга, Кира и я выходим из такси на оживленной улице Гипериона. Сквозь щель в нависающих над головой мостах и зданиях видна узкая длинная полоска неба, ярко-голубая, как платья, которые девушки