Получив рукопись или гранки для чтения, цензор сверяет текст с «талмудом» и ставит против определенных строк вопросы. Это еще не запрещение – это лишь требование к редакции предъявить источник информации. Лишь изредка строки просто вычеркиваются – когда нарушены «прямые указания».
Однако работа с «Перечнем сведений» – только часть дела. Вторая, куда более важная часть, – политическая оценка материала. Я никогда не видел на эту тему каких-либо печатных руководств для цензоров Главлита. Сомневаюсь, что руководства вообще существуют, ведь политическая линия настолько извилиста, что за ее поворотами не угнаться, и любое руководство, даже выпущенное на месяц, устарело бы во время печатания.
Что я любил делать – так это задавать наивные вопросы моим цензорам. Самым лояльным тоном, заглядывая им в глаза, я спрашивал, почему им не нравится то или иное место в тексте. Большей частью я, разумеется, понимал их мотивы, но всегда было велико искушение послушать, что они скажут.
Увы, ответы были всегда туманны. Например, «ну что вы, Леонид Владимирович, сами не понимаете?» Или «мне кажется, это просто нехорошо». Или «вдумайтесь в смысл этой фразы – вам самому станет ясно». В таком роде.
Один высокопоставленный цензор, мой приятель, сказал так: «Политическое чутье надо иметь, дорогой. Нюх, понимаешь?»
Должно быть, это своеобразное шестое чувство – политический нюх, соответствующий моменту, – развивают на специальных семинарах, которые у цензоров бывают чуть ли не ежедневно.
Разумеется, самые большие сложности возникают у цензоров при оценке литературных произведений, где особенно трудно применять и четкие параграфы «талмуда» и этот самый нюх. Некоторые редакторы, недовольные запретами, обращаются в ЦК, даже к самому Демичеву, и изредка получают разрешения – высокое начальство любит иной раз показать свой либерализм.
Бывало, некоторые главные редакторы говорили или писали Романову, что не согласны с его запрещением и настаивают на публикации рассказа или романа. В подобных ситуациях Романов всегда отвечал одно и то же:
— Главлит не имеет права запретить публикацию, если она не содержит сведений, объявленных в «Перечне». Хотите публиковать на свою ответственность – публикуйте, я дам указание цензору поставить штамп для типографии. Но помните: мы не рекомендуем вам публиковать материал. О нашем мнении мы немедленно доведем до сведения ЦК.
Я знаю только один случай, когда главный редактор газеты воспользовался таким двусмысленным «разрешением» и дал в номер стихи вопреки мнению Главлита. Очень скоро он был снят с работы.
Закончить этот краткий рассказ о цензуре хочется одним штрихом, смешным и в то же время печальным.
В Советском Союзе есть единственный журнал, не проходящий цензуру Главлита. Самый настоящий журнал, выпускающийся шесть раз в год тиражом в 25 000 и распространяющийся не только в стране, но и за рубежом. Этот уникум называется «Советиш Геймланд» – «Советская Родина» – и издается на языке идиш.
Когда на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов было решено восстановить в порядке контр-пропаганды хоть один еврейский орган печати, сотрудников и авторов подобрали очень быстро. Но перед Романовым встала во весь рост необыкновенная проблема: а как быть с цензурой?
Дело в том, что все материалы для журнала готовятся на идиш. Переводить их специально для цензуры на русский, во-первых, большая работа, во-вторых, это недостаточно надежно, при переводе может измениться какой-нибудь важный нюанс. Обучать кого-нибудь из цензоров языку идиш – на это нужны годы. Взять на работу в Главлит цензора-еврея, владеющего языком, – ну, это было совершенно исключено, такая возможность, я уверен, даже не обсуждалась.
И решение было принято поистине мудрое. Главного редактора будущего журнала Арона Вергелиса вызвали в тогдашний Идеологический отдел ЦК и сказали примерно так:
— Мы всецело доверяем вам, товарищ Вергелис, и просим вас быть не только редактором, но и цензором журнала. Вот «Перечень», вот ваш цензурный штамп с личным номером. Надеемся, вы понимаете, сколь высокую ответственность партия на вас возлагает.
И теперь Арон Вергелис регулярно читает свой журнал дважды. В первый раз он его подписывает как редактор. Потом открывает «талмуд» (по иронии судьбы жаргонное название книги тут особенно к месту) и проверяет как цензор. Наконец, ставит штамп и отправляет контрольный экземпляр в архив Главлита.
Стоит добавить: знакомые сотрудники журнала много раз говорили мне, что предпочли бы иметь дело с самым свирепым цензором...
VI.
Вот в такой свободной, приятной обстановке и работают все без исключения советские журналисты. У тех из них, кто не утратил способности мыслить, есть только две отдушины в жизни – пьянство и цинизм.
В Москве, на Суворовском бульваре, есть Центральный Дом журналиста – клуб, куда каждый вечер сходятся сотрудники газет, журналов, радио, агентств и издательств. Старинный особняк, некогда принадлежавший богатому купцу Постнову, не очень велик, но уютен. В годы, когда Аджубей был секретарем Союза журналистов СССР, он капитально перестроил дом изнутри, и теперь за старинным фасадом скрываются вполне современные, красиво отделанные помещения.
В Доме журналиста всегда есть чем заняться. В маленьком, но великолепном концертном зале почти ежедневно выступают артисты, в кинозале «крутят» фильмы, причем иногда такие, каких не показывают в кинотеатрах общего пользования; шахматный холл внизу обычно заполнен игроками и «болельщиками»; в других помещениях работают группы по изучению иностранных языков, а дамы занимаются кройкой, шитьем и даже моделированием шляп. Время от времени происходят в Доме собрания так называемых «творческих секций», где журналисты смежных направлений обсуждают профессиональные вопросы (я, например, был вице-председателем секции научной журналистики).
И все-таки главная «приманка» Дома журналиста – это его ресторан и три маленьких уютных бара. В них можно и выпить и всласть побеседовать с друзьями. Баров общего пользования в Москве нет, а рестораны не дают ни той, ни другой возможности – там нельзя «посидеть», надо непрерывно что-то заказывать, потому что у каждого официанта есть «план». В Доме журналиста вас не гонят с места злыми взглядами, напротив, вас знают и приветствуют. Это своеобразный оазис – даже, если угодно, оазис Запада в Москве. Ведь самых больших ценителей западного стиля жизни надо искать не в Нью-Йорке, не в Париже и не в Лондоне, а среди московских журналистов.
И вот там, в дружеской и нетрезвой атмосфере журналистского бара, сбрасываются по вечерам все личины. В первой стадии опьянения мои коллеги начинают критиковать свое редакционное начальство, потом постепенно переходят к проклятиям по адресу режима в стране, а заключительная стадия, когда человек уже сильно пьян, – это всегда самооценка, как правило уничтожающая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});