что сказал. Это люди, которые ко всем относятся с подозрением, в каждом видят врага партии и народа. Они не только подозревают, но и действуют, нанося большой ущерб делу партии, делу коммунизма. Их трагедия заключается в том, что они непоколебимо верят в справедливость своих действий, в то, что своими действиями приносят пользу партии. Такие, как Риглер, всегда готовы умереть за партию и никогда не пойдут на сговор с ее врагами. Но в то же время своими ошибочными действиями они играют на руку врага.
— По-твоему, Риглер относится к этому типу левых загибщиков?
— Несомненно. Если бы Риглер находился сейчас в отряде, борющемся против контрреволюционеров, он расстрелял бы всех, кто показался бы ему подозрительным, как в свое время поступали некоторые. У таких людей один девиз: пусть лучше погибнет десять невинных, чем один предатель пролезет в наши ряды. На самом деле этот девиз ошибочен — он обедняет арсенал наших приемов борьбы с врагом и облегчает ему проникновение в наши ряды. Весь этот девиз приучает людей к формализму, а не к глубокому анализу обстановки.
— Интересно. Я никогда над этим не задумывался, — признался Роберт. — Ну, а второй тип?
— Это псевдолеваки. Такие, как Сегеш и Барабаш. Не забывай, Роберт, об одной интересной особенности нашего движения: у нас считалось, что быть левым уклонистом — это еще полбеды. На худой конец о таком человеке могли сказать: «Хороший, преданный делу рабочего класса коммунист, только немного уклонился влево». О правых же оппортунистах никогда не говорили, что они «преданы делу рабочего класса». И люди, пролезшие в партию с карьеристскими целями, понимали, что с помощью правоуклонистских лозунгов карьеры им не сделать. И наоборот, если они будут выступать со сверхреволюционными, громкими, ультрарадикальными лозунгами, то легче смогут продвигаться вверх. Кричат эти люди, разумеется, не из убеждения. Из них состоит рой подхалимов. Это они первыми начинают аплодировать и вскакивать с мест на собраниях, это они только и делают, что клянутся в верности партии, видят крамолу во всякой шутке, всех поучают, что-де и то и это недостаточно партийно, а сами пресмыкаются перед сильными и рабски подражают им. Эти люди — настоящая язва на теле нашей партии. Из них выходят предатели, соглашатели, ренегаты. Понял ли ты меня?
— В общем да.
— Возьми, к примеру, Барабаша. Ты знаешь его уже достаточно давно. Весь завод ненавидит его. А товарищи боятся. За всеми следит, всегда что-то расследует. При нем никто не смеет слова сказать откровенно. Одно время он редактировал заводскую многотиражку. Не было в ней статьи, где бы не упоминался Советский Союз. Может быть, он тем самым способствовал популяризации достижений Советского Союза? Отнюдь нет. Потому что он всегда подчеркивал: такова установка партии. Лгал народу… Весной прошлого года, когда в Национальном театре решили ставить «Человеческую трагедию», Барабаш собрал пропагандистов и приказал им начать кампанию против просмотра постановки под тем предлогом, что коммунисты, мол, не должны смотреть клерикальных спектаклей! После такой агитации всем, разумеется, захотелось во что бы то ни стало посмотреть пьесу. Или как он руководил партпросвещением! Сначала приказал всем обязательно посещать семинары. Товарищи ходили на занятия. Затем Барабаш велел за три дня до очередного семинара сдавать ему конспекты. Если кто не сдал — держись! Конспекты он бывало исчеркает красным карандашом, понапишет в них всяких оскорбительных замечаний! И так далее… Естественно, каждый начинал ненавидеть семинары… Из-за этого мы и схлестнулись с ним.
— Знаешь, Бела, — заметил Роберт, — хорошо еще, что не все у нас такие!
— Верно, — согласился тот. — Ну, отвели душу — и хватит!
Друзья еще раз обсудили предстоящую работу, место и время следующей встречи и отправились в город.
Тем временем события на заводе развивались с невероятной быстротой. В помещении клуба сторонники Торня провели собрание и возглавили недовольных. Говорить в открытую о контрреволюции они еще не решались. Поэтому речь шла о «свободе», о «победе восстания», о «революции». Сначала они шушукались, собираясь в маленькие группки, но уже через полчаса громогласно заявили, что возражают против заседания рабочего совета.
— Он не выражает воли трудящихся! — науськивал людей инженер Данош.
— Во главе его стоят те же люди, что и прежде!
— Кто их выбирал в совет?
— Они и так развалили завод!
— Что нужно Риглеру в рабочем совете?! — нападали наиболее горластые. Заодно с ними была и часть членов партии. На заводе многие не любили Риглера, причисляя его к компании Барабаша и Сегеша. Теперь ему приходилось расплачиваться за множество неправильных распоряжений, которые он когда-то отдавал, за надменность, за необдуманные решения, подчас тяжело отражавшиеся на судьбе отдельных рабочих. Хулиганы принесли на завод настроение улицы минувших дней и, спекулируя на чувствах простых людей, стали задавать тон всей массе. Инженер Торня, взобравшись на стол, с пафосом народного трибуна произносил программную речь:
— Мы хотим, чтобы женщинам, имеющим детей, больше не нужно было работать. Для этого рабочий мужчина должен получать такую зарплату, на которую он мог бы по-человечески прожить и с большой семьей. Тогда не понадобятся ни ясли, ни детские сады. Деньги, которые до сих пор тратились на заведения подобного рода, пошли бы на увеличение зарплаты рабочих. Пусть мать сама воспитывает своих детей, а не поручает их воспитательницам-коммунисткам. Мы отменим все нормы выработки. Основная ставка квалифицированного рабочего должна составлять минимум десять форинтов в час. Молодых инженеров мы за счет завода пошлем на учебу в западные страны. Для всего этого у нас есть реальная основа. Это наш венгерский уран, за который Америка согласна заплатить самую высокую цену в долларах.
— Торня — в члены рабочего совета! — закричал кто-то, и по всему залу прошел гул одобрения.
В дирекцию завода и во временный рабочий совет направили делегацию. Возглавлял делегацию калькулятор Шандорфи. Временный рабочий совет заседал в это время в приемной директора. На заседании присутствовало человек десять, остальные находились в карауле. Риглер, замещавший председателя, пришел в замешательство, когда Шандорфи от имени делегации из трех человек изложил совету требования «завода».
— Рабочий совет в его теперешнем составе является неполномочным, поскольку его избирал не весь коллектив завода. Только что закончившееся собрание рабочих решило не признавать самозваный совет и требует немедленных перевыборов.
Риглер возразил, утверждая, что совет состоит из рабочих, обороняющих завод с двадцать четвертого октября.
— От кого же вы его обороняете? — вставил вопрос Торня.
— От банд контрреволюционеров, — ответил Риглер.
— Каких еще «контрреволюционеров»? О какой контрреволюции вы говорите, коллега Риглер?! Законное венгерское правительство уже решило этот спорный вопрос. О «контрреволюции» больше не может быть и речи. Я не понимаю вас. Разве вы