Прошел час, но из деревни никто не явился. Я встал и посмотрел на дорогу: это была просто грязная земляная тропа, окруженная с обеих сторон травой и кустарником. Была уже середина дня, когда показались четверо мальчишек на велосипедах. Они приторочили наш груз к багажникам, но у них не нашлось места ни для большой картонной коробки, весившей фунтов сорок, ни для моей сумки с ноутбуком, так что я потащил их сам. На смеси португальского, куйкуро и языка жестов мальчики объяснили, что встретят меня в деревне, помахали на прощание и умчались по дорожке на своих вихляющих велосипедах.
Водрузив коробку на плечо и неся сумку в руке, я отправился следом за ними, пешком и в одиночестве. Дорожка вилась через изрядно подтопленный мангровый лес. Я задумался, не снять ли мне обувь, но ее было не в чем нести, так что я остался в ней и шел, по икры увязая в грязи. Последние признаки дороги вскоре исчезли под водой. Я точно не знал, куда идти, и свернул направо, где, похоже, виднелась примятая трава. Так я прошел с час, но по-прежнему никаких признаков людей. Коробка у меня на плече казалась все тяжелее, не лучше вела себя и сумка с ноутбуком, который, среди всех этих мангровых деревьев, представлялся мне воплощением всей несуразности современных путешествий. Я подумывал оставить где-нибудь вещи, но не нашел сухого места, куда их можно было бы положить.
Внезапно я поскользнулся в грязи и плюхнулся коленями в воду. Какие-то колючие тростники разодрали мне кожу на руках и ногах, показались струйки крови. Я громко позвал Паулу, но ответа не получил. В изнеможении я отыскал поросшую травой кочку, над которой было всего несколько дюймов воды, и сел. Штаны у меня наполнились водой. Я слушал лягушек. Солнце обжигало мне лицо и кисти рук, и я плескал на себя мутную жижу в тщетной попытке хоть как-то остудиться. Вот тогда-то я и вынул из кармана ту самую карту Шингу, на которой мы с Паулу в свое время прочертили свой предполагаемый маршрут. Буква Z посреди нее вдруг показалась мне какой-то насмешкой, и я стал проклинать Фосетта. Я проклинал его за Джека и за Рэли. Я проклинал его за Мюррея, и за Раттэна, и за Уинтона. И я проклинал его за себя самого.
Через какое-то время я снова поднялся и попробовал найти правильную дорогу. Я все шел да шел; в одном месте вода была мне по пояс, и я поднял коробку и сумку над головой. Всякий раз, когда я думал, что добрался до конца мангрового леса, передо мной открывалась новая прогалина — обширные поляны высоких, мокрых тростников, кишащие тучами пиумов и москитов, которые в меня впивались.
Я как раз прихлопывал москита у себя на шее, когда услышал в отдалении какой-то шум. Я замер, но ничего не увидел. Сделал еще один шаг, и шум стал громче. Тогда я еще раз позвал Паулу.
И тогда я снова это услышал — странное кудахтанье, почти как смех. Темная фигура метнулась в высокую траву, и еще одна, и еще. Они приближались.
— Кто здесь? — спросил я по-португальски.
Еще какой-то звук раздался позади меня, и я резко повернулся: трава колыхалась, хотя ветра не было. Я пошел быстрее, но вода становилась все глубже и шире, в конце концов все это стало напоминать озеро. Я оторопело смотрел на берег, который был ярдах в двухстах впереди меня, и тут заметил приткнувшееся в кустах алюминиевое каноэ. Хотя весла не было, я положил внутрь коробку и сумку и сам, задыхаясь, влез в лодку. Тут я снова услышал все тот же звук и стремительно обернулся вправо. Из зарослей высоких тростников высыпали десятки голых ребятишек. Они ухватились за края каноэ и стали переправлять меня через озеро, всю дорогу оглушительно хохоча. Когда мы снова оказались на берегу, я выкарабкался из каноэ, и дети отправились вслед за мной вверх по тропинке. Мы добрались до деревни куйкуро.
Паулу сидел в тени ближайшей хижины.
— Простите, не вернулся за вами, — проговорил он. — Я не думал, что у меня это получаться.
Жилет у него собрался складками на шее, и он тянул воду из чаши. Он протянул чашу мне, и, хотя вода была некипяченая, я стал жадно ее пить, не обращая внимания, что она льется по шее.
— Теперь вы немножко представлять, как было Фосетту, — заметил он. — Теперь домой, нет?
Не успел я ответить, как к нам подошел один из взрослых куйкуро и предложил следовать за ним. Я секунду поколебался в нерешительности, а потом побрел вслед за ним через пыльную центральную площадь, диаметр которой был ярдов двести пятьдесят: мне сказали, что она самая большая на Шингу. Недавно произошли два пожара, охватившие хижины, стоящие по периметру площади: пламя перекидывалось с одной пальмовой крыши на другую, и почти все поселение превратилось в пепел. Куйкуро остановился у одного из уцелевших строений и пригласил нас войти. Возле двери я увидел две великолепные глиняные скульптуры — лягушки и ягуара. Я любовался ими, когда из тени выступил громадный человек. Сложен он был как Тамакафи, мифический шингуанский воин, судя по легендам, настоящий великан с руками толстыми, как бедра обычного человека, и ногами широкими, как человеческая грудь. Одетый в тесный купальный костюм, он был подстрижен под горшок, и от этого его угрюмое лицо казалось еще внушительнее.
— Я Афукака, — произнес он неожиданно мягким, спокойным голосом.
Было ясно, что это вождь. Он предложил нам с Паулу обед — по чашке риса с рыбой, которые подали нам его две жены, сестры. Казалось, его интересует внешний мир: он задал мне множество вопросов про Нью-Йорк, его небоскребы и рестораны.
Во время нашего разговора хижину вдруг наполнили приятные мелодичные звуки. Я обернулся к двери и увидел, как внутрь входит группа танцовщиц и музыкантов, играющих на бамбуковых флейтах. Мужчины голые, с искусными изображениями рыб, черепах и анаконд на руках и ногах; красные, оранжевые и желтые полоски краски лоснились от пота. Глаза у большинства обведены черным, что напоминало маскарадные маски. Головы увенчаны большими пестрыми перьями.
Мы с Афукакой и Паулу встали, а пришедшие заполнили хижину. Мужчины сделали два шага вперед, потом назад, потом снова вперед, не переставая все время дудеть в свои флейты, иные из которых были длиной футов десять — красивые куски бамбука, издававшие гудящие звуки, точно ветер, когда его ловишь бутылкой. Несколько девушек с длинными черными волосами танцевали рядом с мужчинами, руки каждой лежали на плечах стоящей перед нею, так что они образовали цепочку; они также были обнажены, если не считать ожерелья из раковин улиток на шее да улури — треугольника из темной ткани, прикрывающего лобок. Некоторые из девочек-подростков недавно побывали в предписанной обычаем изоляции, и тела у них были бледнее, чем у мужчин. Их ожерелья пощелкивали, когда они топали ногами, добавляя к музыке немолчный ритм. Группа на несколько минут окружила нас, потом нырнула в низенькую дверь и исчезла на площади: звук флейты затих, когда музыканты и танцовщицы вошли в следующую хижину.
Я спросил у Афукаки об этом ритуале, и он ответил, что это праздник, посвященный духам рыб. — Это способ соединиться с духами, — пояснил он. — У нас сотни церемоний, и все очень красивые.
Через какое-то время я упомянул о Фосетте. Афукака почти в точности повторил то, что рассказывал мне вождь калапало.
— Должно быть, его убили те, свирепые индейцы, — произнес он.
И в самом деле, казалось вполне вероятным, что одно из более воинственных племен региона — скорее всего, суйя, как предположил Алоике, а может быть, кайяпо или шаванты, — умертвили отряд; едва ли все три англичанина погибли от голода, если учесть способность Фосетта на протяжении длительных периодов выживать в джунглях. Но все полученные мною свидетельства доводили меня только до этого пункта, и я вдруг почувствовал, что готов смириться и отступить.
— Только лес знает все, — изрек Паулу.
Пока мы беседовали, к нам приблизилась забавная фигура. Кожа у этого человека была белая, если не считать обожженных на солнце участков; у него были спутанные светлые волосы. Одет он был в мешковатые шорты, без всякой рубашки; при нем имелось мачете. Это был не кто иной, как Майкл Хекенбергер.
— Вот вы и добрались, — промолвил он, с улыбкой оглядывая мою промокшую, грязную одежду.
Слухи подтвердились: его действительно усыновил Афукака, выстроивший ему хижину рядом с собственным жилищем. Хекенбергер рассказал, что проводит здесь исследования все последние тринадцать лет — то уезжая, то возвращаясь. За это время ему пришлось сражаться с самыми разными напастями — от малярии до опасной бактерии, из-за которой у него стала отслаиваться кожа. Однажды в его теле поселились личинки — как у Мюррея.
— Это было жутковато, — признался Хекенбергер.
Из-за распространенного мнения, что Амазония — рай поддельный, большинство археологов давно оставили глухой край Шингу.
— Они решили, что это археологическая «черная дыра», — заметил Хекенбергер, добавив, что Фосетт был среди них «исключением».