С этого момента я еще больше увлекся Барброй. Мысль о том, что она обладает таким грандиозным инструментом, таким гигантским талантом, и при этом лишена возможности использовать его свободно, лишь ради своего удовольствия, - эта мысль меня потрясла. Это было так знакомо! И так грустно…
Вскоре мы встретились во второй раз. Она пригласила меня к себе на ранчо, там мы ели пиццу и говорили много часов подряд. Выяснилось, что между нами много общего. Она оказалась упрямой перфекционисткой, ненавидящей повторять то, в чем уже однажды преуспела. И все же, несмотря на годы, проведенные в тени, несмотря на сомнения и навязчивые страхи, она призналась, что обдумывает возвращение к концертной деятельности. Я горячо поддержав эту идею, заявив, что она не вправе лишать мир такого потрясающего голоса. Кроме того, я убеждал ее, что уступать страху опасно. Страх - как первый в твоей жизни наркотик: стоит уступить, попробовав самую малую дозу, и очень скоро доза начнет увеличиваться.
Поэтому, уговаривал я ее, если не хочешь петь на публике, значит, это делать необходимо.
Всякий раз, произнося перед Барброй подобные речи, я чувствовал себя лицемером. В моих собственных битвах со страхом и перфекционизмом поражения случались куда чаще побед. Я разговаривал с ней, как с журналистами, высказывая мысли, казавшиеся мне истинными, но в большинство из которых я так и не смог поверить, и уж тем более последовать своим советам.
Однажды весной, после того как мы провели целый долгий день за игрой в теннис, я рассказал ей о певице, которую видел в Вегасе, - девушке с шикарным голосом, чем-то напоминающей саму Барбру.
- Может быть, хочешь послушать? - поинтересовался я.
- Конечно.
Мы пошли в мою машину, и я вставил в проигрыватель диск с песнями новой звезды - канадки Селин Дион. Барбра слушала внимательно, покусывая большой палец. Я знал, о чем она думает: «Я могу сделать это!» Она уже видела себя вновь на сцене. Я чувствовал, что смог ей помочь.
Ощущение собственного лицемерия достигло апогея, когда Барбра в конце концов все же решилась выйти на сцену. Я сидел в первом ряду, надвинув черную бейсболку на глаза. У меня опять начались проблемы с париком, и я боялся, что люди заметят это и пойдут разговоры. Тем вечером я был не просто лицемером, но еще и рабом своих страхов.
Мы с Барброй смеемся над тем, сколько изумления и возмущения вызывают наши с ней встречи. Мы оба решили, что могли бы стать идеальной парой, - и что с того, что она на двадцать восемь лет старше? Мы прекрасно понимаем друг друга, а публичное осуждение лишь добавляет нашей связи остроты. Так она приобретает привкус запретности, нарушения табу, - еще один штрих к моему вечному бунтарству. Встречаться с Барброй Стрейзанд - то же самое, что носить одежду цвета «горячая лава».
Однако, если я устал или в дурном настроении, как, к примеру, на Уимблдоне, язвительность публики может меня больно ранить. Барбра невольно сыграла на руку злопыхателям, заявив какому-то журналисту, что я - мастер дзен. На следующий день газеты наперебой упражнялись с этими словами. Я слышу их регулярно, они заменили печально знаменитое «Имидж - все!». Честно говоря, я совершенно не понял массового интереса к этой фразе, быть может, потому, что до сих пор не знаю, кто такой «мастер дзен». Могу лишь предположить, что это не так уж плохо, ведь Барбра не скажет плохого о своем дуге.
КОГДА Я НЕ РАЗМЫШЛЯЮ О БАРБРЕ, не интересуюсь газетами и телевидением, я думаю лишь о главной задаче - Уимблдоне 1993 года. После Карбахера я обыгрываю португальца Жоао Кунью Сильву, австралийца Патрика Рафтера и голландца Рихарда Крайчека. И вот я в четвертьфинале, мне предстоит встретиться с Питом. Старина Пит… Пытаюсь понять, сможет ли мое запястье выдержать его подачу, которая прибавила в силе. Однако у Пита - свои боли и травмы. У него проблемы с плечом, это ослабляет его игру. По крайней мере так говорят. Невозможно угадать, чем удивит Пит в игре со мной. Он выигрывает первый сет быстрее, чем я одевался перед матчем. Второй сет он тоже оставляет за собой.
Смотрю на свою ложу: там сидит Барбра, вокруг нее сверкают вспышки фотоаппаратов. Действительно ли это моя жизнь?..
В начале третьего сета Пит резко сбавляет. У меня, напротив, открывается второе дыхание. Я выигрываю этот сет, а затем и четвертый. Колесо фортуны поворачивается в мою сторону. Я вижу на лице Пита гримасу страха. Мы оба устали, оставив за собой по два сета каждый, и неуверенность наползает на лицо моего соперника, словно длинные вечерние тени на траву Уимблдона. Впервые не я, а Пит кричит и проклинает себя.
В пятом раунде он морщится от боли, потирая плечо, и подзывает тренера. Во время паузы, пока мой соперник окружен врачами, говорю себе, что этот матч - мой. Две подряд победы на Уимблдоне - что может быть лучше? Посмотрим, что тогда запоют таблоиды. И что скажу им я. К примеру: «Ну, и как вам теперь Король гамбургеров?»
Однако, когда мы возвращаемся к игре, Пит - совсем другой человек. Он не просто восстановил силы и получил необходимую помощь - он полностью изменился. Сбросил с себя охваченного сомнениями Пита, будто змея - старую кожу. И теперь расправляется со мной. При счете 5-4 в свою пользу он начинает десятый гейм этого сета, выигрывая с одного удара три подачи подряд. Удары даже звучат по-новому, словно пушки Гражданской войны. Тройной матч-пойнт.
И вот Пит уже идет вдоль сетки, протягивая руку и празднуя победу. Его рукопожатие доставляет мне физическую боль. И поврежденное запястье тут совсем ни при чем.
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ после этого матча я вновь оказываюсь в своей холостяцкой берлоге, пытаясь не думать о теннисе в течение семи дней. Мне нужен перерыв. У меня болит сердце и запястье, ноют от усталости кости. Мне нужна неделя покоя, в течение которой я буду просто тихо сидеть дома. Без боли, без драм, без подач, без таблоидов, без певиц, без матч-пойнтов. Я выпиваю первую чашку кофе и проглядываю USA Today. Внезапно мне бросается в глаза мое имя в одном из заголовков: «Боллетьери расстается с Агасси». Ник рассказывает журналисту о том, что порвал со мной. Он хочет проводить больше времени с семьей. Мы были вместе десять лет, и вот теперь он не нашел лучшего способа дать мне знать о своем уходе. Он даже не оставил в моем кресле плюшевую панду.
Несколько минут спустя курьер FedEx доставляет конверт с письмом от Ника. В нем лишь то, что я уже прочел в газетной статье. Я перечитал его несколько десятков раз, прежде чем бросить в мусор. Подхожу к зеркалу. Нельзя сказать, что я чувствую себя плохо, я вообще ничего не чувствую, разве что оцепенение. Будто кортизон, вколотый в запястье, растекся по моей душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});