с ума.
Они стучат в дверь, и им почти сразу открывает Анна-Луиза, которая выглядит великолепно в расшитом халате. Романо кружит рядом, без пиджака и в подтяжках. Они приветствуют родителей Эмили как королевских особ и усаживают их на лучшие стулья в гостиной. Эмили с интересом оглядывается. Она думает, что никогда не видела места, менее похожего на фермерский дом. Во время ремонта на вилле «Серена» она позаботилась о том, чтобы сохранить дровяную печь, сельскохозяйственные приспособления, корзины для тростника, крючки для подвешивания и хранения мяса. Она обнажила кирпичи и оставила неровные полы и низкие потолки. А здесь главенствуют современность и комфорт. Бархатные диваны, мебель из черного ясеня, гигантский плазменный телевизор, люстры, бесконечные стеклянные шкафы с фотографиями и фигурками. Они стоят целыми рядами, в основном религиозные: Мадонны, кресты из слоновой кости, молитвы в рамках, деревянные вертепы, святая вода из Лурда, святая земля из Иерусалима, кусочек священного дерева из гроба святой Франчески Римской (завернут в кружево и в золотой рамке).
Анна-Луиза обещает «настоящий английский чай» и появляется с подносом, настолько нагруженным различными принадлежностями для чая, что сам чай среди них найти практически невозможно: тут и чашки с блюдцами из тонкого фарфора, и щипцы для сахара, и ситечко для чая в отдельном футляре, и расписной чайник, и ложки с изображениями апостолов, и три вида разноцветного сахара. Джинни очарована. Эмили прямо чувствует, как мать сравнивает все это с ее собственными кружками с трещинами и единственной погнутой чайной ложкой (дети все время оставляют их в стаканчиках из-под йогурта). Анна-Луиза предлагает торт, biscotti[120] и специальное рождественское amoretti[121]. Джинни мурлычет от удовольствия и поручает Эмили переводить ее комплименты.
– Какие чудесные чашки. Скажи ей, Эмили. Чудесные чашки! Я в восторге от миндального печенья, честно, Эмили. Эмили, скажи ей, как мне нравится это печенье. – Эмили подчиняется, улыбаясь так широко, что с трудом может засунуть торт себе в рот. Анна-Луиза сияет; она ничего не ест, но наполняет их тарелки с убийственной частотой.
Тем временем Романо расспрашивает Дага о британской политике. У Эмили опускается сердце. Даг может бесконечно рассуждать о беззаконии премьер-министра; она лишь надеется, что ее не попросят переводить. Да и как вообще на итальянском сказать «самодовольный ублюдок»?
– Ты предпочитаешь, как ее там, Маргарет Тэтчер? – спрашивает Романо, макая печенье в чай.
– О да, – говорит Даг в блаженном неведении, что его отец-судостроитель сейчас бешено крутится в своей могиле. – Она была сильной женщиной.
– Сильной. Si, – соглашается Романо.
– Что нужно Англии, – продолжает Даг тему, которая прекрасно подходит для яхт-клуба, – так это диктатор.
Он не мог предвидеть эффект, который произведет эта фраза. Романо бросает чашку и вскакивает на ноги. Он пересекает комнату, чтобы схватить Дага за руку.
– Si, мой друг, si. Диктатор. Ты мудр, очень мудр. Когда Италия была сильнее всего? Когда Италию сильнее всех боялись? Когда Италия процветала? Когда у нас был Il Duce[122], конечно. Когда у власти был Муссолини.
– Муссолини, – слабым голосом повторяет Даг.
– Si, si. Он осушил болота. Он построил дороги. Он уничтожил мафию. Он вернул нам нашу империю. Нас боялись. Рим снова ожил.
Даг в недоумении смотрит на Эмили. Что он несет? Все знают, что Муссолини был клоуном и даже не вызывал благоговейного ужаса, как настоящие монстры вроде Гитлера и Сталина. И вообще, разве итальянцы не сами убили Муссолини? Как так получилось, что этот парень распевает ему дифирамбы, приносит фотографию этого толстого фашиста, сидящего на лошади?
– Потрясающий наездник. Si, si. Великий фехтовальщик. Образованный лингвист. Да, потрясающий человек. А знаете, кто еще так думал?
– Н-нет, – запинается Даг.
– Ваш Черчилль! Сам Уинстон Черчилль. Он обожал Муссолини. На самом деле… – Романо театрально понижает тон, – он говорил своей жене: «Муссолини – один из самых потрясающих людей своего времени». Черчилль нуждался в друге на стороне «оси», если вдруг «ось» выиграет войну. О да, все это правда, мой друг.
Даг выглядит пораженным.
– Черчилль? Правда?
– О да, мой друг.
Эмили пытается прийти отцу на помощь:
– У вас, должно быть, много интересных историй про Монте-Альбано во время войны.
– Ха, – говорит Романо. Он мешкает с фотографией в руке, потом благоговейно целует ее и ставит обратно на полку. Кажется, он внезапно загрустил. Возбуждение, с которым он вспоминал Муссолини, исчезло.
– Наверняка вы слишком молоды, чтоб такое помнить, – делает комплимент Джинни.
Романо улыбается, показывая зубы, часть из которых отсутствует.
– Нет. Я помню. Я был маленьким. Но я помню. Мой отец был мэром. Он служил Il Duce. Да, до самого конца. Но остальные! Один день они кричали: «Duce! Duce!», а на следующий плевали на его могилу.
– Здесь было много партизан, да?
Романо с ревом оживает.
– Партизаны! Па! Я плевал на них! Италия меняет сторону, и внезапно каждый мужчина, женщина и ребенок становятся партизанами. Но не мой отец. Нет. Он сказал: «Я человек Муссолини до самой моей смерти». Американцы его арестовали. А все остальные говорили: «Нет, нет, я с партизанами. Боже, благослови Америку». Па!
– Вы знали Карло Белотти? – спрашивает Эмили, которой становится действительно интересно, хоть она и замечает пустой взгляд Джинни и явную неловкость Дага.
– Si, – говорит Романо. – Да, я знал его. Смелый человек, я признаю. Я хорошо знаю эту семью. Олимпия, она мой друг. Да, Карло Белотти был смелым человеком, но, в конце концов, ему платили американцы. Оккупант. Поэтому для меня он предатель. Земля ему пухом, – добавляет он набожно.
Анна-Луиза, которая слушала все это со спокойным и загадочным выражением лица, встает и предлагает выпить: «Бокал просекко? Граппа? Английское пиво?» Эмили с мамой соглашаются на бокал просекко (хотя Эмили знает, что из-за него идти обратно потом будет еще труднее), а Даг на пиво. Романо, попивающий граппу, возвращается к прежнему дружелюбному молчанию. Анна-Луиза приносит фотографии своих детей и внуков. На одной из них сын, которого зовут Бенито (ха!); он помогает с делами на ферме, но живет в Монте-Альбано и сейчас уехал навестить родственников жены. На другой – дочь по имени Италия, которая живет в Риме. На остальных фотографиях многочисленные внуки во время крещения и причастия.
Спустя полчаса Эмили предпринимает попытку уйти. Уже поздно, и ей хочется обратно к Чарли. Ее клонит в сон от вина и жаркой комнаты, и ей хочется сбежать, прежде чем Романо вернется к обсуждению Il Duce. Ее родители медленно поднимаются, Джинни все еще восклицает по поводу фотографий и пирогов. Анна-Луиза благодарно улыбается. Эмили определенно может сказать, что мама произвела