Читать интересную книгу Цепь грифона - Сергей Максимов

Даже стилистические ошибки в тексте сообщения свидетельствовали о поспешности, с которой этот документ был написан и отпечатан. Характерной оказалась и дата – и по новому и по старому стилю.

– Спасайся, кто может! – в своей манере, коротко, охарактеризовал это сообщение генерал Слащов, так и не нашедший своё место в рядах защитников Крыма. Яков Александрович не раз и не два горько пожалел о своей добровольной отставке после летних боёв под Каховкой. Теперь без должности, без какой-нибудь вооружённой команды под своим началом он ничего не мог предпринять. Не мог даже слабо влиять на происходившие события, переезжая от штаба к штабу, раздражая своим присутствием в войсках сами эти штабы, командиров частей и соединений, как правило, не имевших его авторитета.

На парадное крыльцо здания Севастопольского окружного суда в распахнутой шинели без погон вышел недавний подсудимый, разжалованный поручик Никонов. По его растерянному виду действительно можно было понять, что он решительно не знает, как ему поступать и жить дальше. Новотроицын помахал ему рукой. Поручик на плохо гнущихся ногах спустился по ступеням лестницы и подошёл.

– Вы вольны дальше распоряжаться своей судьбой сами, – сказал ему Серов. – Постарайтесь распорядиться и судьбой, и самой жизнью с большей пользой для отечества.

Мирк-Суровцев, придерживавшийся того мнения, что любой допрос сам по себе не является надёжным инструментом в деле отыскания истины, молча смотрел на человека, который, возможно, пытался его убить. Вспомнил изуродованного польским снарядом бывшего штабс-капитана Ряшенцева. Прошло всего три месяца, а казалось, что целая жизнь. Глядя в глаза Никонову, Сергей Георгиевич сделал масонский знак порядка. Левая рука оставалась опущенной вниз. Ладонь правой руки он поднёс к горлу и выровнял локоть на уровне плеча. Четыре пальца были плотно прижаты друг к другу. Большой палец образовывал по отношению к четырём сжатым перпендикуляр. «Никонов не понимает масонских знаков», – опустив руку, понял Сергей Георгиевич. Точно вспомнив о ранении в шею, незадачливый убийца стал кашлять в кулак. Ни спрашивать, ни даже видеть этого человека Сергей Георгиевич больше не хотел. Но выяснить, в кого конкретно, в Батюшина или в него, стрелял Никонов, всё же было нужно. Серову в морской контрразведке этого сделать так и не удалось.

– Вам предстоят непростые объяснения с вашими товарищами, – по-прежнему глядя в глаза разжалованному офицеру, говорил Сергей Георгиевич. – Вас спросят о причинах неудачи. Спросят вас и о чудесном избавлении от наказания за содеянное преступление. Я рекомендую вам объяснить эти факты проявлением доброй воли со стороны последних представителей Контрразведывательного отделения русского Генштаба. Меня же интересует: в кого вы конкретно целились?

– А как вы сами думаете? – в ответ поинтересовался Никонов.

– Поскольку вы представитель дроздовской дивизии, а значит, монархист, – рассуждал вслух Мирк-Суровцев, – вы скорее всего хотели убить меня.

– Почему? – как будто искренне удивился Никонов.

Он только сейчас узнал в этом незнакомом капитане Мирка-Суровцева. Без черкески, без бороды, облачённый в офицерскую тужурку, Сергей Георгиевич действительно был не похож на себя прежнего.

– Потому что монархисты пока ничего умнее не придумали, кроме как винить во всех русских бедах евреев и масонов, – сделал своё пояснение он. – Батюшин, должно быть, по вашему мнению, жертва названных господ. А что до меня – всё очень даже просто. Если я не еврей – то, в глазах монархистов, непременно масон. А теперь, господа, поспешите в порт к отходящим пароходам.

– Идёмте, – схватил Никонова за рукав Новотроицын.

– А вы? – удивлённо спросил поручик Мирка-Суровцева и Серова.

– Идёмте, идёмте. О них не беспокойтесь, – ответил и за Серова, и за Мирка-Суровцева Новотроицын. – Они не потеряются. Это нам надо ноги уносить.

Вот так, даже не попрощавшись, внешне уверенные, что никогда больше не увидят друг друга, бывшие однокашники по Павловскому военному училищу и сослуживцы по Добровольческой армии первого призыва без видимого сожаления расстались.

На Нахимовской улице около витрины дорогого магазина одежды, несмотря на мороз и ветер, стояла возбуждённая группа горожан. Обсуждали текст телеграммы за стеклом. Точно утопающие за соломинку, люди готовы были хвататься даже за призрак надежды.

«Красную сволочь разбил, советую тыловой развязывать манатки. Генерал Крымский», – гласила телеграмма в витрине.

– Видите, господа, – громко говорил, размахивая тростью, какой-то господин в котелке, – пока у нас есть генерал Слащов – Крым будет стоять.

– Если это в действительности так, почему нет телеграммы за подписью Врангеля? – резонно интересовался другой господин, одетый в волчью шубу, с собольей шапкой на голове.

– Почему, почему? По кочану! – не известно на кого злясь, ответил ему совсем не по-буржуазному господин в котелке.

– Трамвай?! – удивлённо воскликнул Сергей Георгиевич.

– Ваше превосходительство, давайте задержимся, – предложил Серов, кивая на витрину.

– Оставьте, господин капитан. Вам-то не к лицу излишняя доверчивость. Чудес не бывает.

Они вошли в незаполненный трамвай, который, непрерывно звеня звонком, медленно двинулся по Нахимовской улице. Казалось, что вагон раздвигал собой людскую толчею. Солдаты различных полков. Пешие и конные. Группами и в одиночку. Офицеры. Чиновники с саквояжами. Представители мелкой буржуазии с чемоданами и узлами в руках. Разношёрстная растерянная толпа проплывала за стылыми окнами трамвая.

– Генерал Слащов не волшебник. Это какая-то провокация, – сказал Мирк-Суровцев, заметив на одной из тумб уже известную телеграмму, наклеенную поверх сообщения правительства Юга России.

Здесь тоже толпились люди. Телеграмма, как потом выяснилось, была сфабрикована неким капитаном, который объяснял её появление желанием воспрепятствовать панике и своей убеждённостью, что именно генерал Слащов-Крымский возглавит в итоге оборону Крыма. Кто ещё, по мнению автора, был в состоянии остановить красных? Похожие телеграммы по телеграфу получили в Феодосии и Ялте. Там они стали причиной если не паники, то нервозности и озлобления. Вера в авторитет Слащова заставила командиров двух полков отдать приказ о немедленной высадке с пароходов. Давка. Неразбериха. Проклятия в адрес большевиков и белого правительства. И обратная горестная погрузка на корабли.

На перекрёстке Нахимовской улицы с улицей Базарной вышли из остановившегося трамвая. Отправились к стоянке извозчиков, на которой одиноко стояла пролётка, запряжённая худой лошадёнкой.

– Господам офицерам в порт? Тысяча, – объявил извозчик, как произнёс приговор.

– На станцию, – пропуская вперёд Мирка-Суровцева, не согласился Серов. – И по человеческим ценам, – добавил он, занимая место рядом с генералом.

– Где они теперь, человеческие цены, ваше высокоблагородие? Вон ведро горячей воды на тысячу «колокольчиков» тянет. Пятьсот с вас будет… Ваша сила, – не особенно удивившись напору одного из пассажиров, согласился извозчик. – Чего вам поперёк скажешь, когда и сила ваша, и власть ваша… Пока ваша…

– Наплачетесь ещё от новой власти, – заметил извозчику Сергей Георгиевич.

– Любая власть от Бога.

– Вот и воздастся вам по делам вашим. Трогай, агитатор, – поторопил Серов, – а не то в контрразведку поедем.

– О-хо-хо, – вздохнул извозчик и настегнул лошадку.

Чем дальше от центра города, тем меньше толчеи и прозрачнее людской поток. Казалось, что люди стали прятаться. А может быть, мороз и ветер загнал жителей под крыши домов. Севастопольский вокзал казался полупустым. Но сюда уже стали возвращаться те, кто решил остаться в Крыму, или те, кто не мог самостоятельно попасть на какой-нибудь корабль.

Вокзал конечной станции бывшей Российской империи начал снова наполняться людьми. Дальше был только порт и пронизанный холодным солёным ветром севастопольский рейд, казавшийся тесным от густо дымящих пароходов, военных кораблей и снующих между ними катеров, шлюпок и рыбацких лодок. Только в одном из залов вокзала было очень тесно – в нём на скамейках и сиденьях, на носилках, которыми был уставлен весь пол, размещались тяжелораненые. Не сговариваясь, генерал и капитан повернули прочь. Не хотелось видеть раненых людей и бессильно переживать об их дальнейшей судьбе.

Выяснили, что поезда на Джанкой и Симферополь идут пустыми. Тогда как обратно возвращаются с переполненными вагонами.

– В Джанкое уже давно красные. Что до Симферополя, то пока город наш. Но поезд могут перехватить в Бахчисарае отступающие части. Так что, господа, приятной и безопасной поездки не гарантирую, – заявил им комендант.

Было удивительно, что в условиях отступления железная дорога вообще продолжала работать. Прошлогодние казни железнодорожников за попытки бастовать и саботировать работу до сих пор не потеряли свою действенность. Зловещий для крымского пролетариата образ Слащова-вешателя продолжал влиять на события. Узнав у дежурного по вокзалу, что состав на Симферополь отправится через час, пошли в ресторан. Долго стучали в остеклённую дверь. Открыл пожилой бородач в расстегнутой солдатской шинели без погон. Вероятно, недавний солдат и швейцар. Теперь ещё и сторож.