Все восхищаются его железным здоровьем. Поговаривают о его интимных отношениях с одной малайской девушкой, живущей у него. Хмурый, замкнутый, быстро вскипающий, но так же быстро остывающий, упорный и трудолюбивый делец, верный друг, агрессивный, ожесточенный и злопамятный противник — таким уже несколько десятков лет его знает вся провинция.
Ван Ромелаар, самый старый после Шаутера плантатор в Уэллсли, говорит, прищурив свои по-детски большие голубые глаза:
— Вот уж верно! Даллье посводил их всех с ума!
— Не он один! В Сингапуре сидит этот проклятый ботаник, от него-то и идет вся эта гадость! Он натравил на нас администрацию, этот… этот…
— Ридли?
— Этот чертов фантазер! — кричит Шаутер.
Робертс говорит:
— Гопкинс уже высадил саженцы. Да и Паркер, говорят, тоже.
Шаутер переводит взгляд с одного на другого.
— Надо что-то делать!
— Что именно? — хочет знать Робертс.
— Нам необходимо что-то предпринять! Нельзя терять время! Губернатор якобы заявил, что велит пересмотреть арендные договоры плантаторов, для которых чересчур затруднительно возделывать каучуконосы. Значит, нас и в самом деле хотят взять за горло! Медлить больше нельзя!
— Так ты думаешь?..
— Не вижу причины щадить эту публику! — резко бросает Шаутер. — Для нас речь идет о жизни и смерти! На Союз плантаторов рассчитывать нечего, на этот раз он нам не поможет. Ридли успел пролезть и туда со своими идеями!
Робертс внезапно бледнеет и, схватившись за сердце, ложится грудью на край стола. На лбу у него проступают крупные капли пота.
Перепугавшийся ван Ромелаар вскакивает, чтобы поддержать его, но Робертс качает головой.
— Сильно как колет, проклятое! — кряхтит он. — Иной раз так схватит, просто ни охнуть, ни вздохнуть… Надо бы мне… Надо бы мне понаведаться в Сингапур к врачу… Да… Климат! Тридцать лет с лишком… Черт побери!
Он набирает полную грудь воздуха и понемногу снова выпрямляется.
Шаутер поглядывает на него со стороны.
— Послушайте-ка, — снова заводит он разговор. — Мы тут все свои и знакомы не первый год. Есть у меня одна мыслишка!
Они придвигаются поближе друг к другу. Шаутер что-то втолковывает вполголоса своим друзьям. Глаза его загорелись странным огнем, голос звучит хрипло.
Похоже, что Робертс несколько раз возражает ему. Ван Ромелаар тоже покачивает головой, на его лице написано сомнение.
Наконец Робертс громко заявляет:
— Нет, это уж чересчур! Подумай о последствиях, Эмери!
— Вы что, хотите загребать жар моими руками? Это же низко и подло!
Робертс уговаривает его.
— Ничего подобного, с чего ты взял? Только видишь ли — ты и вправду думаешь, что из этого что-нибудь выйдет?
Они еще довольно долго что-то обсуждают. Потом Шаутер оглушительно хлопает ладонью по столу и разражается хохотом. Он никак не может успокоиться.
— Здорово… Великолепно… Пусть теперь…
И договаривает, вытерев глаза:
— Пусть теперь попляшут… Ха-ха!
Дошло до того, что некоторые плантации были опустошены.
Сначала выискивались сотни всевозможных способов, чтобы исподтишка напакостить плантаторам, сотрудничавшим с администрацией и посадившим на своих участках гевею. Теперь же в их отсутствие стали устраивать настоящие налеты на плантации, вырубали молодые саженцы, уничтожали семенной фонд и засыпали землей канавы. Взламывали сараи. Портили инструменты. Разрушали заборы и растаскивали оборудование.
В провинции Уэллсли было подожжено несколько домов плантаторов.
22
Кучер Брауна утверждает, что узнал среди людей, рыскавших ночью по плантации, малайца, который уже восемь лет служит у Шаутера. Этот субъект и все остальные, как рассказывает кучер, увидев его, удрали в сторону гор, а всего через несколько часов там загорелся дом туана Гопкинса.
— Точно солнце, господин! Все небо было красным!
Браун обходит свою плантацию, осматривает раздавленные, поваленные, вырванные из земли тонкие стволы, затоптанные грядки вокруг. Весь обширный участок, в который он вложил труд многих лет, выглядит так, словно по нему пронесся ураган.
Браун только что вернулся из поездки в Сингапур. На нем еще светлый полотняный костюм. В ботаническом саду столицы он договорился с Уолтером Ридли о поставке еще тысячи саженцев, обсудил с ним растущие цены на каучук и прикинул на обратном пути максимальный доход, который он сумеет получить за три-четыре года благодаря правильному уходу и систематическому увеличению числа гевей. И вдруг такой сюрприз!
— Ты действительно узнал его? Ты уверен в этом? — внезапно обращается он к кучеру.
— Узнал, хорошо узнал, господин!
Браун ошеломленно оглядывает ряды изуродованных деревьев. Потом приказывает:
— Заложи коляску.
На плантации Гопкинса он застает и Паркера, который вместе со своим другом осматривает закопченные стены и обуглившиеся балки дома плантатора.
— Я был в Саррари и на обратном пути увидел зарево, — говорит Гопкинс. — Не окажись надсмотрщики на своих местах, так тут бы к моему приезду камня на камне не осталось.
Паркер, плантация которого находится всего в нескольких километрах, узнал о пожаре лишь утром.
— Невероятно! Невероятно! — повторяет он то и дело.
Гопкинс подзывает стоящих неподалеку малайцев, Они нерешительно приближаются. Он пристально смотрит им в глаза.
— Кто первый это заметил?
Отзывается молодой парнишка.
— А что ты заметил? Что? — спрашивает Гопкинс.
— Огонь. Дом горел.
— И что ты сделал?
— Я побежал сюда вместе с другими.
— А потом?
— Надсмотрщики туана бросали в огонь землю и лили воду. Мы помогали им.
— Ну, а дальше?
— Больше ничего не было, туан.
— И ты больше ничего не видел?
— Нет, туан.
— А чужих людей здесь не было на моей плантации?
— Не было, туан.
— Не вздумай только врать!
Юноша прикладывает обе руки к груди. Гопкинс жестом велит ему и всем остальным малайцам удалиться и произносит вполголоса:
— Вот кто радуется! Чертова банда!
Браун неожиданно разражается угрозами в адрес Шаутера.
— Старая гиена! — кричит он в ярости. — Проныра проклятый!
Плантаторы заходят в дом.
Через несколько дней Браун снова едет в Сингапур. Его сопровождает Гопкинс.
Прибыв в столицу, они наносят визит губернатору. Затем отправляются к адвокату. Они возбуждают судебный процесс против Эмери Шаутера, владельца кофейной плантации в Уэллсли.
Начинается следствие. Производятся допросы. Чиновник в сопровождении шести полицейских едет в провинцию и беседует с обвиняемым.
Браун и Гопкинс все это время остаются в Сингапуре.
Через шесть недель назначается предварительное слушание дела. Шаутер, равнодушно воспринявший вызов в суд, не моргнув глазом выслушивает текст искового заявления.
Затем спрашивает:
— Что все это значит?
— Мистер Шаутер! — обращается к нему судья. — Вы обвиняетесь в поджоге плантации мистера Кристофера Джонатана Гопкинса! Вы обвиняетесь в разрушениях, произведенных на плантации мистера Симона Ричарда Сэмюэля Брауна в ночь с девятнадцатого на двадцатое июня!
Шаутер ворчит:
— Я знать ничего не знаю.
— В одном из преступников опознали вашего слугу.
— Чепуха!
— Его видел мой кучер! — вмешивается Браун.
Судья стучит по столу и укоризненно смотрит на Брауна.
— Его видел кучер мистера Симона Ричарда Сэмюэля Брауна, — говорит он затем, снова обращаясь к Шаутеру.
Шаутер молчит.
Судья спрашивает Брауна:
— Как зовут человека, которого опознал ваш кучер?
— Патани.
— Что вы можете сказать по этому поводу, мистер Шаутер?
Лицо Шаутера наливается кровью.
— Пусть мне его покажут, сэр. Я не знаю человека с таким именем!
Через полтора часа заседание откладывают. Браун и Гопкинс, под конец вышедшие из себя от гнева, возвращаются в отель.
Проходят недели.
В других районах колонии начались аналогичные процессы. Нескольким каучуковым плантациям почти одновременно был нанесен более или менее значительный ущерб. Подозрение падает на плантаторов, которые до тех пор отказывались возделывать гевею на своих плантациях. В первую очередь подозревают наиболее упорных противников каучука.
Но полиции не удается уличить ни одного из числа лиц, замеченных и опознанных на месте преступления.
Подвергнутые допросу темнокожие рабочие с плантации Шаутера в страхе уверяют, что никогда не слышали имени Патани.
Но тут одному младшему инспектору из провинциальной администрации Уэллсли, которого очень беспокоит вся эта история, удается выяснить у жителей соседней деревни, что «старый белый туан» недавно уволил нескольких слуг.