Так он молился и вся собравшаяся компания повторила «аминь» от всего сердца. Все, за исключением одного, так как Анри Марэ повернулся к нам спиной и отошел в сторону.
— Так, — сказал Ретиф, вытирая лоб рукавом куртки, — вы — последняя пара, которую я сочетаю браком. Эта работа слишком трудна для неспециалиста, у которого плохое зрение для печатного слова. Теперь поцелуйте друг друга, это как раз подходящее дело.
И мы поцеловались, а сходка приветствовала это одобрительными возгласами.
— Аллан, — продолжал комендант, вытаскивая похожие на луковицу серебряные часы, — до нашего отъезда как раз полчаса, а фру Принслоо говорит, что она приготовила для вас свадебное угощение, вон там, в палатке, так что вам лучше всего пойти и съесть его.
И мы пошли в палатку, где нашли простое, но обильное угощение, которому мы и отдали честь, угощая друг друга, как это принято у новобрачных. Многие буры заглядывали сюда и пили за наше здоровье, хотя фру Принслоо и говорила им, что было бы более прилично оставить нас наедине. А Анри Марэ не пришел и не выпил за наше здоровье…
Таким образом и прошли полчаса, прошли чересчур быстро, и ни единого слова мы не смогли произнести наедине. Наконец в отчаянии, видя, что Ханс уже ожидает с лошадьми, я оттянул Мари в сторону, показав жестом всем остальным, чтобы они отвернулись.
— Дорогая жена, — сказал я срывающимся голосом, — это очень странное начало нашей супружеской жизни, но ведь ты сама видишь, что помочь этому нельзя.
— Нет, Аллан, этому помочь нельзя, но… О, я хотела бы, чтобы мое сердце не болело во время твоего путешествия. Я боюсь коварства Дингаана и, если что-нибудь случится с тобой, я умру от горя.
— А почему что-нибудь должно случиться, Мари? Мы — сильная и хорошо вооруженная группа, а ведь Дингаан расположен к нам миролюбиво…
— Я не знаю, супруг мой, но говорят, что Эрнан Перейра находится у зулусов, а ведь он ненавидит тебя…
— Тогда ему лучше позаботиться о своих манерах, а то он недолго будет ненавидеть кого бы то ни было, — ответил я мрачно, ибо моя ярость буквально закипела при одной только мысли об этом человеке и его коварстве.
— Ору Принслоо, — обратился я к старой даме, находившейся рядом, — будьте добры выслушать меня. И ты, Мари, слушай тоже. Если я случайно услышу что-либо, угрожающее твоей безопасности, я пришлю тебе сообщение об этом с кем-нибудь, кому ты можешь верить и с которым ты сможешь переехать куда-либо и спрятаться, обещай мне, что ты подчинишься этому без лишних разговоров.
— Конечно, я подчинюсь тебе, супруг. Разве я не поклялась в этом только что? — сказала Мари с грустной улыбкой.
— И я тоже подчинюсь, Аллан, — сказала фру, — не потому, что я клялась тебе в чем-либо, а потому, что я твердо знаю: у тебя на плечах хорошая голова и это знают и мой муж и другие переселенцы. Хотя, почему это вдруг пришло тебе в голову, что ты должен будешь послать какое-то послание, я не могу даже предположить, разве что ты узнаешь что-то такое, что скрыто от нас, — добавила она с хитрой усмешкой. — Ты говоришь, что не знаешь, что, однако, это не похоже на тебя: пугать неизвестно чем. Ладно, смотри! Они уже зовут тебя, ты должен идти. Пойдем, Мари, проводим их.
И мы пошли туда, где собралась миссия уже верхом на лошадях, как раз в тот момент, чтобы услышать, как Ретиф, обращаясь к людям, говорил свое последнее слово.
— Друзья, — сказал он, — мы едем по важному делу, после которого, я надеюсь, мы возвратимся счастливо и через очень короткое время. Однако, здесь дикая страна и нам предстоит иметь дело с дикими людьми… Поэтому мой совет всем вам, кто остается здесь, что вам не следует рассеиваться, а только держаться вместе, чтобы в случае какой-нибудь тревоги оставшиеся мужчины смогли бы быть под рукой, чтобы защитить этот лагерь. Ибо, пока они здесь, вам нечего бояться дикарей, даже всех дикарей Африки. А теперь, да будет Бог с вами и до свидания. Поехали, в путь, братья, в путь!
Затем мужчины целовали своих жен, детей и сестер на прощанье или пожимали один другому руки. Я также поцеловал Мари и, кое-как вскочив на свою лошадь, отъехал с глазами слепыми от слез, таким горьким было это расставание. Когда я снова смог ясно различать окружающие предметы, я осадил лошадь и оглянулся назад, на лагерь, находившийся теперь уже на некотором расстоянии. Он казался действительно мирным местом, так как хоть утренняя буря и возвращалась и пелена темной тучей висела над ним, все же яркое солнце еще светило на белые крыши фургонов и ходивших туда и сюда между ними людей.
Кто бы только мог подумать, что в течение короткого времени все это будет являть собой лишь кровавое поле, что эти мирные фургоны будут иссечены и изрешечены ассегаями и что женщины и дети, которые сейчас передвигались там, в большинстве своем будут разбросаны по вельду с такими искалеченными телами, что на них страшно будет посмотреть?.. Увы, буры, всегда враждебные к власти и самонадеянные, когда дело касалось их самостоятельности и собственных взглядов, не подчинилось совету коменданта держаться вместе…
Они поразъезжали то в одну, то в другую сторону, чтобы охотиться на дичь, которой тогда было изобилие, оставив свои семьи почти без всякой защиты. Поэтому зулусы разыскали их и перебили.
Тогда, когда я ехал впереди, немного в стороне от остальных, кто-то обогнал меня и я увидел, что это был Анри Марэ.
— Ну, что ж, Аллан, — сказал он, — вот так Бог дал тебя мне в качестве зятя. Кто подумал бы об этом? Ты не похож в моих глазах на новобрачного, потому что свадьба неестественна, когда жених уезжает и оставляет невесту хотя бы на один час. Пожалуй, ты никогда по-настоящему не женишься после всего этого, ибо Бог, который дает зятя, может так же и забрать его, в особенности, когда Его хорошо попросят об этом… О! — продолжал он, переходя на французский, что было его обыкновением, когда он выходил из себя. — О-а е а! О а а!
Затем, выкрикнув эту блестящую, но с явным намеком, пословицу во всю высоту своего голоса, он ударил лошадь прикладом ружья и умчался галопом раньше, чем я успел ему ответить.
В этот момент я ненавидел Анри Марэ, так как никого до этих пор не ненавидел… даже его племянника Эрнана. Я уже чуть было не поехал к коменданту Ретифу, чтобы пожаловаться ему, но потом сам себя отговорил от этой мысли, во-первых, потому что Марэ вне всякого сомнения был полусумасшедшим и, следовательно, не отвечал за свои поступки, а во-вторых, лучше бы он находился с нами, нежели в одном лагере с моей женой, — такая неожиданная мысль пришла мне в голову. Но увы!.. Этот полусумасшедший более опасен, чем даже лунатики!..