Но когда я пришла в первый день на работу, меня в здание не пустили. Я пришла не просто в брюках, а в джинсах! Ничего, кроме брюк и джинсов, я в тот период не носила, впрочем, и сейчас не ношу. Юбки как-то не по мне. А там на входе стоял дядя, вероятно, отставник соответствующего управления, он меня в таком виде в ЦК пускать отказывался. Мне персонально разрешили ходить в брюках. Но, похоже, сыграло свою роль прежде всего то, что вход в наш отдел лежал не через центральный подъезд. Мы занимали много всяких маленьких помещений не в здании Центрального Комитета, а в отдельном небольшом доме. Хотя внутренний двор был общий. Один раз мы прибежали в буфет, кофе-чаю попить, я стою в очереди в джинсах, в свитере. Наш начальник отдела, который стоял впереди, поворачивается ко мне и говорит суровым голосом: «Ирина Константиновна, а почему вы без комсомольского значка?» Мне это показалось смешным, и я ответила: «Знаете, по возрасту я уже давно коммунист. А потом, к этой одежде не очень подходит комсомольский значок». У меня на свитере брошка какая-то висела. Короче говоря, он собирал партийное собрание с моим личным вопросом. Я вечно на пустом месте попадаю в историю.
В свое время Сергей Павлович Павлов пробил специальные стипендии для десяти ведущих спортсменов страны в размере трехсот пятидесяти рублей. Их утвердил Совмин СССР. Когда я пошла работать в ЦК комсомола, Павлов договорился с Пастуховым, чтобы мне сохранили эту зарплату. Партийные взносы я платила в здании, что было от нас неподалеку, — в КГБ. И чтобы внести деньги в партийную кассу, мне полагалось за три дня заказать туда пропуск. Потом я узнала, что стаж работы в комсомоле зачислялся как воинский, если ты из ЦК ВЛКСМ шел работать в КГБ. Вероятно, оттого и на партийном учете я состояла на Лубянке. Но партийные собрания мы проводили в своем отделе.
На первом же собрании, на котором я присутствовала, какого-то работника подняли и устроили ему субботнюю порку, прямо по дедушке Горькому. Я сначала слушала, чтобы понять, в чем же человек провинился. На втором собрании примерно такая же история. А когда с вопросом о комсомольском значке подняли меня, то я сразу заявила этому начальнику: мое присутствие на их собрании — дело моей партийной совести. Я не здесь состою на учете. А во-вторых, сказала я, похоже, что у вас идет не партийное собрание, а производственное совещание. Вас обязали взять меня на работу, но вы меня должны учить, как работать, а не высасывать из пальца компромат. По большому счету, я выпендрилась. Но, как ни странно, наезд на меня сыграл определенную роль. К тому времени у ребят уже накопилось много негатива на руководителя нашего отдела. И мужики взбунтовались.
Я ушла из ЦК комсомола, потому что поняла — надо принимать условия этой жизни, то есть придется строить комсомольско-партийную карьеру. А я совсем не карьерист, хотя меня в этом не раз обвиняли. Пока мне дело интересно, я им занимаюсь. Или если я чувствую за него ответственность. Но в комсомоле полагалось уметь выпивать. Я как-то в командировку поехала, мне принимающие сотрудники говорят: «Нелегко с вами, Ирина Константиновна, никакой вам программы не организовать». Я им: «Что, у вас театров, музеев нет?» Они в задумчивости. В их понимании, программа — это в основном баня и бабы. Я никак не вписывалась ни в одно из этих развлечений.
Хотя, могу повторить, там действительно работали очень хорошие ребята. Но надо мной они любили подшучивать. Самая большая шутка состоялась во время моей первой самостоятельной командировки. Обычно я ездила или с кем-то, или в группе, на большие мероприятия. Но тут приехала одна. Утром в гостинице выхожу на завтрак. Стол уже накрыт, как вдруг официант передо мной ставит стакан водки. Я сначала думала, что это вода, но когда учуяла запах, отставила стакан: «Вы что, я не пью!» А он мне: «Ирина Константиновна, не волнуйтесь». Так мы с ним несколько минут препирались: «Я не пью». — «Вы не волнуйтесь, мы всё знаем». Потом выяснилось, что мои коллеги позвонили и сказали: «К вам едет Роднина, вся из себя такая известная, тем не менее человек нормальный. Есть только одно маленькое «но». Она привыкла с утра выпивать стакан водки, но ужасно этого стесняется». Вот почему он мне все время твердил: «Мы знаем, вы не стесняйтесь».
Я — тренер
Когда Пахомова закончила выступать, была создана специализированная группа танцев на льду. Чтобы развести Милу Пахомову с Чайковской, группу создали в ЦСКА. Жук в ЦСКА занимался только парами и одиночным катанием. Результаты работы Пахомовой мы до сих пор видим. Ее нет с нами уже столько лет, а ее ученик Шпильман работает сейчас в Америке, и работает замечательно, как почти все ребята, что прошли через ее руки. А ученики Шпильмана в Ванкувере завоевали в танцах «золото» и «серебро». Ассистентом у Пахомовой был Геннадий Акерман. Из их группы вышла целая плеяда талантливых ребят.
И для меня решили создать специализированную группу парного катания, но в «Динамо». Меня пригласил туда Петр Степанович Богданов, он тогда руководил ЦС «Динамо». Богданов показал мне приказ о создании специализированной группы. Туда только надо было вписать фамилии тренеров и спортсменов. И тут я попалась. К тому времени я, наверное, уже год работала в ЦК комсомола. Сергей Павлович спрашивал: «Ты зачем туда пошла?» Я ему: «А вы нам что-то другое предложили?» В ЦСКА не знали, как от меня избавиться, и комсомол оказался единственным предложением, которое я получила после окончания спортивной карьеры. Сергей Павлович мои слова запомнил.
Год я продержалась в ЦК комсомола перед тем как оказаться в «Динамо». Потом пришла к Пастухову и сказала: «Меня приглашают на тренерскую работу, и я дала согласие». Пастухов расстроился, начал предлагать: может, тебе не нравится в этом отделе, давай мы тебя в отдел культуры переведем. Нет, говорю, дело не в отделе, просто я огляделась и поняла, что мне все-таки нужно заниматься таким делом, которое связано с фигурным катанием. Наверное, я была единственная, кто из Центрального Комитета комсомола ушел работать обычным тренером. Это к вопросу о моем карьеризме.
Я пошла работать не директором спортшколы, не главным консультантом, не руководителем в Спорткомитет, а рядовым тренером на лед. Когда Писеев мне начал всякие козни строить, я ему сказала: «Поймите простую вещь — дальше меня понижать некуда. Я прекрасно знаю, что даже на открытом катке, где я буду стоять в валенках, ко мне все равно будут идти родители. И с каждой тренировки я буду уходить с подарками и цветами. А если вас снимут, то я очень сомневаюсь, что вы найдете себе работу, похожую на нынешнюю».