годами старше меня, которому после ее смерти должно было отойти все движимое и недвижимое имущество — гвардейский ротмистр и мой единоутробный брат, хотя назвать его братом у меня не поворачивается язык. Служил он в кавалергардском полку, домой наезжал нечасто. К маменьке братец теплых чувств не испытывал, да и за что? Уж не за то ли, что она поставила его в двусмысленное положение перед светом? Ко мне он относился так, как к прислуге — то есть вежливо-высокомерно не замечал. Разве что цедил сквозь зубы "bâtard", в полной уверенности, что, по своей темноте, я не смогу понять оскорбления.
Иногда, когда он приезжал домой, я слышала доносящиеся из маменькиного кабинета вопли. Кажется, он о чем-то просил, а то и требовал, но всегда натыкался на спокойную отповедь маменьки и вылетал из дома красный, как ошпаренный рак. Наталья Филипповна умела поставить на место не только прислугу, но и собственных детей.
Впрочем, меня это волновало мало. Я жила собственной жизнью, очень любила читать. Мне особенно нравились романы сэра Ричардсона. Я по несколько раз перечла "Памелу" с ее вознагражденной добродетелью, "Историю сэра Чарльза Грандисона" и "Клариссу Гарлоу". Я представляла себя на месте мисс Клариссы, похищенной из дома негодяем Лэвлейсом. Бедную девушку отвозят в притон, кишащий негодяями, она живет среди убийц и проституток, играющих роль людей из общества. После изнасилования бедная девушка сумела простить своего соблазнителя. Мне казалось, что я сумела бы устоять перед кознями и смогла бы сохранить целомудрие. А как великолепен сэр Грандисон! Он отважно освобождает прекрасную деву из рук похитителя, наказывает злодея и женится на спасенной Хэрриот.
Маменька иногда ворчала, что в ее время порядочным барышням не разрешалось читать романы — мол, ее в мои годы родители выгоняли из комнаты, если в ней только произносили слово "роман"! А однажды, когда она возмущенно спросила у собственной матушки — дескать, вы постоянно говорите с папенькой о каком-то Романе, а мне его никогда не показываете, та рассмеялась и сказала, что "романами" именуют все книги безнравственного содержания, которые не следует читать молодым девушкам. В то время мне в голову бы не пришло похихикать, и не сказать даже, а подумать, что маменьке подобное ограничения не помогли сохранить нравственность! А однажды, когда я, начитавшись книг господина Руссо, принялась пересказывать содержание "Юлии" и с пафосом заявила, что грех искупается самоотречением героев, она дала мне пощечину. Я в тот раз даже не поняла — за что?
Еще мне очень нравилась "Бедная Лиза" господина Карамзина. Мы ее читали вместе с маменькой, долго плакали. Нам было жаль бедную девушку, только стоило ли топиться? Маменька считала, что для Лизы нашелся бы достойный человек, взявший обесчещенную девушку в жены. А мне было жалко Эраста. Он не был плохим человеком, а только слабым. А каково ему было жить с такой тяжестью на сердце?
Правда, теперь я вспоминаю об этом с улыбкой, потому что с "Бедной Лизой" в наших краях связана очень забавная история.
Один из наших соседей — до него и всего-то сорок верст, отставной штабс-капитан Сергей Николаевич Веселов, решил устроить в своем имении театр. О да, Сергей Николаевич — известный баламут! У него крест Святого Владимира за Бородинское сражение, медали, а ведет он себя, словно мальчишка. И проказы у него мальчишеские. В прошлом годе решил он завести в имении потешное войско, приказав пошить французские и русские мундиры и разыграть баталию осьмсот двенадцатого года! Но французские мундиры успели сшить, а с русскими застопорилось. Сергей Николаевич плюнул да велел "французам" отправляться в соседнее село. А там половина мужиков в ополчении воевало. Как завидели французов, по-перву перепугались, а потом поленья да колья похватали и бить кинулись. И смех и грех! Ладно, до смерти никого не убили. Так вот решил он театром обзавестись. Велел плотникам перестроить овин под сцену, соорудили партер. Под ложи места уже не нашлось, но это не беда. А для премьеры он решил взять "Бедную Лизу", подсократить ее, получится простенько, жалостливо и действующих лиц немного. Еще он решил ввернуть "изюминку — после "утопления" девушки в зале начнут рыдать, он самолично выйдет на сцену и продекламирует:
— Здесь бросилася в пруд Эрастова невеста.
Топитесь, девушки: в пруду довольно места.
Правда, вышла загвоздка с прудом. Ну не делать же на сцене настоящий водоем! Выход нашелся простой, как в шекспировском "Глобусе" — роль пруда играла доска с надписью "ПРУД".
Вот с актерами плохо. Местные девки и парни не желали идти в скоморохи, грешно, дескать. Но где мытьем, где катаньем, а где угрозами (но больше серебряными гривенниками) труппу собрать удалось. Но все пошло наперекосяк: суфлерскую будку поставить не догадались, читать актеры не умели, приходилось им вдалбливать текст, а они его путали и забывали. А тут еще и другая напасть. Жених Лизы избил Эраста, а потом прилюдно отказался жениться. Родители Лизы потребовали, чтобы Эраст теперь сам женился на соблазненной. В крайнем случае соглашались на отступное от барина…
Штабс-капитан был готов либо перепороть всю труппу, либо сдать кого-нибудь в солдаты для острастки. Оставался месяц, а тут сбежала исполнительница главной роли. Начали ее искать, но тут разбежалась остальная труппа — сенокос. Барин разные придури выдумывает, а чем зимой скотину кормить?
Сергей Николаевич был близок к самоубийству. На кон была поставлена его честь. Ему бы вначале попробовать, а он успел раззвонить по всему уезду, пригласил всех соседей на премьеру! И тут ему в голову пришла блестящая мысль. Чтобы сохранить репутацию, нужно звать настоящих актеров! Все равно они летом почти не заняты, а публика находилась кто по заграницам, кто по дачам.
Когда отставной штабс-капитан прибыл в Петербург и обратился с таким предложением в Императорский театр, его чуть не подняли на смех. Потом решили ошеломить штабс-капитана суммой. Запросили целых пять тысяч! Правда, в эту сумму входило все-все: кареты с нарядами, гримеры с рабочими, завтраки-обеды-ужины для труппы и, для полного счастья — звезда Дмитрий Ленский со своим новым водевилем.
Пять тысяч для штабс-капитана сумма почти неподъемная. Только авансом требовалось внести две тысячи рублей. Сергей Николаевич бросился по знакомым и друзьям, проживавшим в столице. С огромным трудом, но ему удалось их изыскать. Всем говорил, что проигрался в карты. Карточный долг — гораздо понятней и естественней, нежели какой-то театр. Ну и, само собой, пришлось оставлять везде заемные письма. Еще хорошо, что друзья — благородные