Господи, какая духота! Воздух больше не был неподвижным. Ночь ожила. На газоне переплетались багровые тени…
… Багровые тени ползли по стенам. Он встрепенулся, как будто на него плеснули ледяной водой, и прищурил глаза. С новым вниманием он осмотрел комнату и перевел взгляд на потолок. Пол, стены, холст потолка — на всем лежал алый отблеск. На кровать с белым холмиком тела Джоанны наплывали красные волны, то темные, то светлые. Тяжелая мебель, казалось, пришла в движение. Еще несколько мгновений он, напрягшись, смотрел на извивающиеся, переплетающиеся тени. Луна исчезла, в темном небе стояло алое зарево.
Он вскочил с кровати, натянул брюки и сапоги, и с рубашкой в руке выбежал на веранду.
Густые кроны стоявших у ограды пипалов заслоняли пыльную дорогу, по которой бежали люди. Постепенно в шуме проступали отдельные звуки: шлепали босые ноги, топали армейские башмаки, звякала и звенела, ударяясь о камни, сталь, стучали конские копыта. Люди бежали в потемках размеренно, в полном молчании — они знали, куда бежать. Никто ничего не выкрикивал, никого не окликал, даже не откашливался. От едкого запаха дыма у Родни защекотало в носу.
В зареве над крышами спящих под деревьями бунгало проступил тяжелый темный силуэт офицерского собрания Восемьдесят восьмого полка. Горело где-то за ним, в районе суда и тюрьмы.
Его беспокойство ослабло. Все знали, что надо делать в случае пожара. Странно только, что он не слышал, как трубили пожарную тревогу. Караулка восемьдесят Восьмого полка стояла на склоне Хребта, напротив здания суда. Надо идти; и лучше пешком — лошадь на пожаре только помеха. Он вбежал в спальню и потряс Джоанну за плечо. Часы на ночном столике показывали половину четвертого. Начиналось утро десятого мая 1857 года.
Джоанна недовольно зашевелились и села, бормоча:
— Что… что случилось?
— Пожар. Я думаю, горит суд. Я должен идти.
— А нам ничего не грозит? Почему ты уходишь?
— Нет, ничего. Я на этой неделе дежурю по гарнизону, ты же знаешь.
Она, только наполовину проснувшись, капризно сказала:
— Ладно… возвращайся скорей… Не люблю, когда… одна с черно… с туземцами… Робин просне… испугается…
Он отрезал:
— Задерни шторы у Робина в спальне. Разбуди айю и скажи ей, в чем дело. Мне надо бежать.
У двери он оглянулся. Ее лицо розовым пятном мерцало в багровом свете. Он знал, что она и не подумает встать. Когда он вышел, она потерла глаза, нахмурилась, вздохнула и опустила голову на подушку.
Языки пламени лизали небо за офицерским собранием. Бугенвиллии на веранде плавали в алом мареве. В саду эхом отдавались треск и бормотание огня. Теперь он слышал далекие голоса: перекликались повсюду, и в городе, и в военном городке. Справа, по направлению в Деканскому хребту, прозвенели лошадиные подковы — кто-то несся во весь опор. Порыв раскаленного ветра раскачал листья и цветы и опалил ему шею. Ветер, лошади, люди — все торопились на пожар.
От множества бегущих ног над дорогой стояло такое густое облако пыли, что в пяти ярдах ничего не было видно. В основном ему попадались спешившиеся кавалеристы Шестидесятого полка, но кое-кто был из Восемьдесят восьмого, а кое-кто — из его собственного. Он мимолетно удивился, что они бегут с севера: казармы Тринадцатого полка находились на склоне Хребта, позади места пожара. Сипаи были застегнуты на все пуговицы, у всех на головах торчали кивера. Их потные лица, отливающие лиловым, то возникали из мглы, то снова растворялись в ней. Они бежали, высоко поднимая ноги, и все были при оружии: винтовки с примкнутыми штыками, пистолеты, сабли, карабины… Ни одна голова не повернулась в его сторону, но то один, то другой сипай, украдкой глянув на него, торопливо отводил глаза. По обе стороны дороги в тени деревьев дремали офицерские бунгало. Кое-где в них вспыхивал свет, и двигались тени.
Здание суда в форме буквы «П» стояло у подножия Хребта, напротив караулки Восемьдесят восьмого полка. Перекладину образовывал сам суд, с юга под прямым углом к нему примыкала канцелярия, с севера — тюрьма. Канцелярия была уже полностью охвачена пламенем: огонь плясал по стенам и с ревом рвался сквозь остов крыши. К небу взлетали снопы искр. Дым валил столбом, и его медленно относило к северу. В воздухе стояла сладковатая гарь от изъеденного червями дерева и заплесневелой бумаги. Это горели служебные отчеты, сгорал многолетний кропотливый труд множества людей, слова, сказанные когда-то мертвыми пахарями, и планы, составленные мертвыми землемерами.
В здании суда огонь только занялся. Оконные проемы светились, как глаза тигра, дым стлался по карнизам. Тюрьму огонь пока не задел. Языки пламени отбрасывали колеблющиеся тени на унылые стены и зарешеченные окна. Заключенных, конечно, уже вывели.
С запада, где он стоял, Родни видел все как на ладони. Зрелище напоминало живые картины: пылают факелы, и стоят возбужденные зрители. Потому что сипаи и не пытались потушить пожар; многие и вовсе смотрели в другую сторону. Они сбивались в плотные кучки и о чем-то тихо переговаривались. Он выругался — да все они вооружены! Никто не прихватил ни лопаты, ни лома, ничего, что пригодилось бы на пожаре. Какой-то осел протрубил вместо пожарной боевую тревогу! Родни усмехнулся, вспомнив, что такое уже было три года назад. Восемьсот вооруженных до зубов сипаев бессмысленно толпились у горящего стога сена. Трубачу Бирендре Натху это припоминали до сих пор, и по сю пору называли Тревога-валла.
На веранде караулки Восемьдесят восьмого полка желтыми язычками на багровом фоне тлели лампы. Караульные в полном боевом снаряжении сгрудились вместе и смотрели со склона вниз, в толпу. Часовые примкнули штыки, но стояли по стойке «вольно». Джемадар, командовавший караулом, ходил взад-вперед, то и дело притрагиваясь к эфесу сабли. Там временем появилось еще несколько английских офицеров. Они выкрикивали команды, пытаясь подчинить себе хотя бы ближайшую кучку сипаев. Все тщетно.
Раздался хриплый рев. Сквозь лес киверов Родни разглядел, как вверх по склону проталкивается всадник с пятнистым лицом, в мундире нараспашку. Его уэлер[100] закатывал глаза и мотал головой, пытаясь высвободиться. Гул толпы превратился в шелестящий шепот. Огонь затрещал еще громче.
Булстрод, понукая коня, выкрикивал имена сипаев своего полка. Родни снова усмехнулся: и офицеры, и сипаи давно привыкли и искренне наслаждались зрелищем надрывающегося от гнева так, что казалось, его вот-вот хватит удар, полковника Карри.
— Говинду Рам, бери своих людей, отправляйся за Хребет и жди приказа! Рудра, возьмешь двадцать человек, и за ведрами! Пира Лалл, ставь заграждение! Ты, хрен ослиный! Куда прешь? Где, черт бы его подрал, мистер Делламэн? Это его пожар.