Читать интересную книгу Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

“Совершенно верно”, – ответил американец. Но идти на попятный он и не думал: “Положительная реакция на стремление украинцев к самостоятельности даст вам возможность разрешить противоречия, ставшие преградой на пути к осуществлению политических и экономических реформ”. Буш убеждал Горбачева, что в его намерения не входило строить козни за спиной советского коллеги. “На мою администрацию оказывают определенное давление, – признался он, имея в виду проблемы, которые создали ему собственные украинцы. – Я не могу представить, через что вам довелось пройти, но здесь давят на меня, поэтому я ваше положение в какой-то мере понимаю”.

Диалога не получилось. Буш и Горбачев избегали резкостей, но оба понимали, что их позиции невозможно свести к общему знаменателю. Телефонным звонком уже ничего было не изменить. Времена, когда они проводили согласованную политику, ушли безвозвратно. Черняеву казалось, что Джеймс Бейкер, который участвовал в разговоре с параллельного аппарата в Вашингтоне, проявил больше сочувствия, чем его шеф, к Горбачеву и СССР. “Бейкер более свободен в суждениях, менее подвержен давлению всяких лоббистов, откровеннее”, – отметил тем вечером в дневнике Черняев. После беседы он взялся за пресс-релиз. Горбачев велел упирать на факт телефонного звонка, а не на его итоги – чтобы незадолго до украинского референдума обратить это событие себе на пользу, попытаться нейтрализовать утечку из Белого дома 27 ноября утечкой из Кремля. Целью заявления президента СССР, по словам Черняева, было “прищемить Кравчука и компанию”21.

Горбачеву пришлось подыскивать слова в трудном разговоре с Бушем почти сразу после того, как он спровадил Ельцина – а встреча с человеком, казавшимся в последнее время его злым гением, далась Горбачеву нисколько не легче. В то утро Михаил Сергеевич упрашивал Бориса Николаевича уберечь Советский Союз от неминуемого дефолта. Российская Федерация оседлала нефтегазовые денежные потоки и не считала нужным финансировать общесоюзные учреждения. Вторая сверхдержава мира превратилась в банкрота. Вооруженные Силы и дипломатический корпус пока слушались президента, но платить жалованье ни тем, ни другим Горбачеву было нечем. Даже его собственный аппарат сидел на бобах.

Казна СССР опустела. Двадцать девятого ноября на заседании Верховного Совета Горбачев предложил депутатам утвердить его июньский указ, которым он предписывал Государственному банку выдать заем в 68 миллионов рублей общесоюзным организациям и предприятиям. Одновременно президент предлагал одобрить кредиты на 90 миллионов. Фактически это была просьба напечатать новые дензнаки – и далеко не все депутаты отнеслись к этому снисходительно. Хотя одна из палат откликнулась на призыв Горбачева и одобрила постановление, ему не удалось добиться своего из-за противодействия российских депутатов. Правительство России, со дня на день готовое подать сигнал к кардинальным экономическим реформам, стремилось любой ценой избежать очередного витка инфляции. Союзное правительство осталось на мели. “Россия, по сути, заблокировала принятие чрезвычайного бюджета Союза на конец года, – записал в дневнике Вадим Медведев, советник президента СССР по экономике. – Это привело к массовой невыплате зарплаты [союзным] бюджетным учреждениям”22.

В тот же день Госбанк прекратил переводить какие бы то ни было средства юридическим лицам Союза, включая воинские части и администрацию президента СССР. Единственное исключение сделали для Министерства иностранных дел, которое вновь возглавил Эдуард Шеварднадзе. Ельцин, предвидя возможные протесты лидеров западных стран в том случае, если бы он перекрыл МИДу кислород (как сначала и замышлял), стал финансировать его из бюджета Российской Федерации. Дипломаты били тревогу – ведь кто платит, тот и заказывает музыку, – но Горбачев не мог повлиять на ситуацию. “А что делать? – сокрушался в дневнике Черняев. – У России есть пока чем платить, а у М[ихаила] С[ергеевича] нет ничего!”

К 30 ноября, моменту встречи с Ельциным и его советниками, у Горбачева не осталось никаких рычагов власти. Единственное, что он сумел сделать – пристыдить соперника и убедить его поделиться деньгами. (“Речь шла: так мол нельзя – оставлять центр без средств к существованию”, – писал Черняев.) В результате затянувшихся на четыре часа переговоров Ельцин согласился выделить кое-какие средства. Его экономическим советникам теперь следовало придумать, как это сделать. Чуть позже, параллельно с телефонной беседой Горбачева и Буша, эксперты совещались в Ореховой комнате, где прежде собиралось Политбюро. Обсуждаемый вопрос вождям Советского Союза, которые заседали там в годы холодной войны, мог присниться разве в кошмарном сне23.

Осенью 1991 года империя находилась при смерти. Кровь давно ушла из финансовых артерий. Уступка, выпрошенная Горбачевым, стала лишним глотком воздуха, не более. И все же Михаил Сергеевич не сдавался. Во время разговора с Бушем он не упустил случая похвалиться одним из редких теперь успехов на политическом поприще – 29 ноября его усилия по сохранению Союза получили безоговорочную поддержку Политического консультативного совета (при президенте Горбачеве). В совет входили, кроме прочих, Анатолий Собчак – мэр уже не Ленинграда, а Санкт-Петербурга, – и “крестный отец перестройки” Александр Яковлев. Члены совета (многие из них основали Межрегиональную депутатскую группу, первое демократическое объединение в советском парламенте) вместе с Горбачевым раздумывали в тот день, как бы уберечь СССР от распада, к чему, по их мнению, вел дело Ельцин. Некоторые высказались даже в пользу формальной оппозиции линии российского президента.

Собчак, давний союзник Ельцина, выступил в тот же вечер по телевидению с резким заявлением в поддержку Советского Союза. Но голос Политического консультативного совета в обновленной России мало кто слышал. Оппозиционный блок, замысел которого в тот день обсуждали у Горбачева, эти люди так и не создали и повлиять на общественное мнение оказались почти неспособны. Егора Яковлева, члена совета, назначенного после путча председателем Всесоюзной государственной телерадиокомпании, подчиненные выполняли все с меньшей охотой. “Яковлев жаловался, что телевидение у него отбирают, – передает его слова Черняев. – Он там уже не хозяин, и правят бал ‘россияне’”. Ниже он записал впечатления от теленовостей 29 ноября: “В ‘Вестях’ в пятницу были просто оскорбительные в адрес М[ихаила] С[ергеевича] пассажи насчет украинской его политики”24.

Несколькими днями раньше Анатолий Черняев и Александр Яковлев, два партаппаратчика либерального толка, пришли к единому выводу (первый изложил его в дневнике так): “Нравится нам или нет, нет альтернативы самостоятельному прорывному ходу России. Горбачевские усилия спасти Союз – безнадежные судороги”. В пятницу 29 ноября, когда Горбачева обнадеживали Собчак и другие глашатаи перестройки из Политического консультативного совета, Черняев отправил начальнику проект обращения к депутатам Верховного Совета с просьбой ратифицировать Союзный договор, а в дневнике иронизировал: “Хотя сам не верю в это, слова, однако, подобрал!” В тот же день Черняев подал советы Горбачеву, к которым отнесся намного серьезнее: “Сменить свою роль в сторону международную и защиты культуры… представлять свой мировой престиж внутри и тем держаться, не уповая ни на Союзный договор, ни на решения съезда, его избравшего и подтверждавшего избрание после путча, ни на Конституцию СССР!” Сохранить единое государство было невозможно. Черняев желал помочь Горбачеву достойно войти в историю, пусть даже утратив позиции в политике25.

Сам Михаил Сергеевич не уставал твердить, что распад Советского Союза навлечет беды библейского масштаба. В интервью белорусской “Народной газете” Горбачев провел обычную параллель с Югославией, где война сербов с хорватами вынудила сотни тысяч мужчин, женщин и детей покинуть свои дома и бежать из зоны конфликта. По его оценке, югославская трагедия поблекла бы на фоне того, что могло произойти в Советском Союзе, раздели межгосударственные границы его граждан на титульные нации и многочисленные этнические меньшинства. Прежде всего его заботила судьба русских – бывших хозяев империи: не подвергнутся ли они дискриминации в теперь независимых государствах?

“Семьдесят пять миллионов людей живут за пределами своей малой родины, – утверждал Горбачев, имея в виду смешение этносов внутри Союза, из-за чего многие люди обитали не там, где их предки. – Так что же, все они становятся гражданами второго сорта? И пусть нас не убаюкивают, что все будет гарантировано в двусторонних договорах, которые подписывают республики. Не верю, что это решит проблему. Должно быть сохранено государство, которое обеспечит правовую защиту каждому человеку”. Президент завел речь о русскоязычных в тех частях бывшего СССР, где они были неспособны полноценно отстаивать свои интересы, не владея местными языками: “Вольно или невольно выходит, что некоторых граждан, проживающих в прибалтийских республиках, относят как бы ко второму сорту”.