Самая известная и многочисленная, лучше всего изученная категория христианских памятников Средней Азии, конечно, кайраки Кыргызстана: плоские крупные «гальки» с равноконечными крестами и сиротюркскими эпитафиями. Они отмечены у несториан в Северном Притяньшанье со второй половины VIII до середины XIV в. Аналогичный обряд известен в самой Сирии V–VI вв. и в соседних областях Ближнего Востока; он стойко сохранялся в местах расселения сирийцев или принявших христианство народов Средней Азии (Шифман, 1987). Основная масса кайраков принадлежит XIII–XIV вв., но два восходят к 789 (с именем: «девица Иаланч») и 909 гг. Эти самые ранние из известных эпитафий семиреченских несториан хронологически продолжают линию памятников Мерва, Самарканда и Ургута, где аналогичные надгробия датируют VI–VII вв.146 Обычно надпись содержит дату по тюркскому календарному животному циклу, имена усопших и их родителей. Надписи кайраков показывают, каким образом сирийская религиозная литература оказала влияние на тюркскую письменность и, возможно, речь; как сочетались элементы разных языков.147
История этих языковых реликтов, возникших благодаря распространению учения христиан, приводит на память ситуации, связанные с взаимоотношениями латыни и греческого — церковных языков Средиземноморья, их длительным сохранением в условиях иноверческого окружения и влиянием на местные наречия Северной Африки (о чем говорилось в гл. И). Многовековые связи сирийцев на Аравийском полуострове, в Индии, Средней Азии позволили их письменности проникнуть к древним тюркам, от них— к уйгурам, и принести с собою в степи и тайгу «ветерок античности» (Пигулевская, 1946). Культура семиреченских несториан не только типологически принадлежит христианской общности Ближнего Востока. Она показывает прямое влияние сиро-палестинских традиций на оседлое население Притяньшанья, прямые связи с Сирией и Византией. Этот остров христианства был так же благополучен в окружении иных религий вплоть до середины XIV в., как монастырские поселки Нубии; затем его окончательно сменил ислам (в долинах Ферганы) и шаманизм (в горах). Когда примерно через пять столетий сюда пришли русские исследователи, они могли, подобно французам в Северной Африке, испытать гордость от встречи с памятниками, оставленными единоверцами, — ведь под кайраками лежали их предшественники, «восточные» христиане, достигшие этих отдаленных мест почти на полторы тысячи лет раньше.
Примечания к главе V
1 Государственный Контролер Т. И. Филиппов, например, обосновывал необходимость «изучения судеб Византии» тем, что с ними «тесно и навеки нерушимо связано наше собственное духовное бытие. Приняв от Византии свет веры, мы получили от нее и все то, чем жила, живет и будет жить наша церковь: все сокровища церковной мудрости и все великолепие церковного творчества, пред достоинством коих повергается ниц человеческий ум, все это мы приняли от Византии как… дар боговдохновенного греческого гения…» Ср. формулировку В. Э. Регеля: «Выяснения… начал, легших в основу нашей культуры, и вместе с тем желание поддержать наши исторические связи с православным Востоком обязывают нас, русских, заботиться о научном изучении судеб Востока в его духовно-нравственных, историко-политических и культурных проявлениях. В таком изучении православного Востока лежит национальная русская тема, в нем заключаются основные задачи русской науки. Эта задача вытекает из древней русской истории, из вековых наших преданий и, наконец, из современного политического и нравственного положения России на Востоке…» (Цит. по: Медведев, 1997).
2 Архивные и библиографические обзоры, очерки отдельных исследований, персоналии можно найти в каждом номере любого византиноведческого издания. Издано и несколько специальных сборников: капитальные «Архивы русских византинистов в Санкт-Петербурге» — книгу, богатством содержания далеко превосходящую свое сухое название; краткие информативные очерки «Византиноведение в Эрмитаже» (АРВ; ВЭ).
3 При ее поддержке развивался Музей древнерусского искусства Академии художеств (создан в 1856 г. как подсобная коллекция при «классе православного иконописания», в 1898 г. передан Музею Александра III). В. А. Прохоров часто публиковал в журнале «Христианские древности и археология» (см. ниже) памятники музейной коллекции, причем не только живопись, но и скульптуру, артефакты и пр., в 1879 г. напечатав полное ее описание. (ВЭ, 1991).
4 Недостаток уникальных в художественном отношении вещей Базилевского в их «беспаспортности». Их происхождение известно, как правило, в самом общем виде («из римских катакомб» и т. п.). Лишь часть вещей несомненно взята при натурных исследованиях: лампадофор в виде базилики из крипты близ Ор-леансвилля (1850); саркофаг с евангельскими сценами из Кагора; стеклянная чаша со сценами из Библии из Диоклеи близ Подгорицы (1870) и др. (Залесская, 1991). Работы в Дноклее начал русский исследователь П. А. Ровинский, но он отметил там только античные слои. Я. И. Смирнов, путешествуя в конце века по Албании и Черногории, видел уже н результаты раскопок базилики V в. английским исследователем Дж. Андерсоном, с которым позднее работал в Малой Азии.
5 Он происходил из семьи богатых купцов Пензенской губернии, и в детстве его домашними занятиями руководил сам М. М. Сперанский. (Вздорнов, 1986, 296; Пятницкий, 1991; Довгалло, 1995).
6 Она состоялась в 1859 г.; за 14 месяцев работы был собран огромный материал (значительная часть которого сейчас в Эрмитаже). Но конец экспедиции был не столь удачен. В России она получила «плохую прессу». Руководителя обвинили в некомпетентном и произвольном отборе памятников. Обиженный путешественник увез часть древностей в Москву, где его вещи и рукописи составили основу Отделения древностей Румянцевского музея, пополнились новыми приобретениями. Сегодня ясно, что упреки были несправедливы и труд Севастьянова современники не оценили по достоинству. С его именем связано большинство лучших произведений византийской живописи в наших центральных собраниях. Г. Милле специально приезжал знакомиться с афонскими материалами Севастьянова; они вошли в его книгу, также как в книги Н. П. Кондакова и других ученых.
7 Области кодикологии, палеографии, истории миниатюры и т. п. не входят в рамки нашей книги, но следует упомянуть таких собирателей, как Александр Афанасьевич Дмитриевский (1856–1929), византиновед, литургист; Виктор Иванович Григорович (1815–1876), славист, совершивший поездку по европейской Турции уже в 1844-45 гг.; архимандриты Антонин (Капустин) и Порфирий (Успенский) (см. ниже). Литература по этой отрасли необъятна. Из недавних публикаций с удобным для начинающего справочным аппаратом отметим рукопись А. А. Дмитриевского «Наши коллекционеры рукописей и старопечатных книг»; Поляков, Фонкич, 1994.
8 До этого Византию изучали при кафедре русской истории в Академии наук, а в университетах обычно на кафедрах истории европейской. Инициатива журнала получила одобрение и академических кругов, и государства, ее поддержали президент Академии наук, великий князь Константин Константинович, и Т. И. Филиппов, действительный тайный советник, энтузиаст укрепления православия (Константин Леонтьев писал о нем: «… специалист по церковным делам и сам лично человек весьма религиозный и способный поддержать человека без всякого личного интереса, из-за одной идеи… человек с большим влиянием, с большим тактом и большой смелостью, при значительном тонком и просвещенном уме… Таких заботливых для идеи людей в России я еще не встречал». (Леонтьев, 1993, цит. по: Медведев, 1997).
9 Ученые писали: «именно в области византиноведения оказывается особенно неудобным и вредным все еще существующее разделение между русскою светскою и русскою духовною наукой, между университетом и духовною академией»; «обычное явление в области византиноведения, что давно указанные ошибки и заведомо неверные положения держатся по преданию продолжительное время и препятствуют поступательному движению науки…. Очередные вопросы, выдвинутые одним поколением, скоро забываются и сменяются другими вопросами, которым также не бывает иногда суждено подвергнуться окончательному решению…» (Цит. по: Медведев, 1997).
10 В число сотрудников включили греческих ученых, материалы публиковали на двух языках, а критику и библиографию ориентировали на освещение европейской науки. Своего рода «точкой отсчета» был недавно организованный журнал К. Крумбахера «Byzantinische Zeitschrift», до сих пор остающийся одним из ведущих в области византиноведения (особенно в том, что касается историографической части, хроники, библиографии). Создатели «Византийского временника» писали: «в прекрасном издании доктора Крумбахера… уже два года тому назад получила не без содействия русских ученых сил свое осуществление и самая мысль о постоянном периодическом органе для разработки вновь признанной специальности…. Но он не может удовлетворить ранее сознанным русским потребностям… Русская наука всегда имела и будет иметь при изучении Византии свои особенные задачи и свои специальные темы, тесно связанные с вопросами русского самосознания». (Цит. по: Медведев, 1997).