и узнаю в нем щелканье закрывающихся и раскрывающихся ножниц. Он поднимает руку, чтобы я их увидела, — и я вспоминаю, что случилось с Ниной.
— Ты отрежешь мне волосы, — отвечаю я хриплым шепотом.
— Точно.
Он обхватывает мою голову обеими руками и толкает вперед, так что теперь я смотрю прямо перед собой. Сначала мне кажется, что в комнате с нами находится еще одна женщина, но потом понимаю, что из золотой рамы стоящего передо мной зеркала, усеянного пятнышками патины, на меня смотрит мое собственное отражение.
Я быстро соображаю, что эта комната аналогична той, в которой я устроила свой кабинет. Только оба окна здесь заколочены, единственный источник света — две вычурные лампы по бокам зеркала. Я вижу в зеркале, как он зажимает в пальцах мои волосы, поднимает их у меня над головой и позволяет им медленно, прядь за прядью упасть обратно на плечи. Я смотрю на его отражение, и меня передергивает. Он совсем не похож на того человека, которого я знала — или думала, что знаю, — и поэтому мне кажется, что я смотрю на кого-то другого. И в каком-то смысле от этого мне немного легче.
Он отделяет от остальных волос одну прядь толщиной в пару сантиметров и снова поднимает над моей головой. Раскрывает ножницы, подносит к пряди и перемещает то вверх, то вниз, как будто не может определиться, где именно резать.
— Тут или тут? — размышляет он вслух.
Наши взгляды встречаются в зеркале, он ждет моей реакции, но я просто смотрю в ответ не мигая — пусть и не мечтает. Тут он резким движением опускает ножницы почти к самой моей голове и отхватывает прядь почти под корень. Я не шевелюсь, не дергаюсь, даже когда он роняет волосы мне на колени. Я слишком боюсь за Эдварда, чтобы думать о том, что делает Томас. Теперь я Эдварда совсем не вижу, мне видна только макушка Лорны, сидящей на полу рядом с мужем. Я вспоминаю, что Лорна и Эдвард хотели уехать после убийства Нины, но у Эдварда случился сердечный приступ. Возможно, тот приступ был вызван потрясением от того, что его сын — убийца? Томас в то время жил здесь? А может, не только в то время, а вообще всегда? Может, он и до сих пор живет в этом доме, тайком. Тогда понятно, почему никто никогда не видел, как он идет через сквер, даже когда он приходил к Нине. Потому что все это время он жил с ней рядом, в соседнем доме.
— Почему ты убил Нину? — спрашиваю я.
— А ты сама как думаешь? Может, расскажешь? — говорит он. — С удовольствием послушаю твою очередную теорию.
— Ты убил ее, потому что у вас был роман и она захотела с тобой порвать, — говорю я, и он не отвечает. — А Джастин и Марион? С ними у тебя тоже были романы?
Он усмехается:
— Понимаю ход твоих мыслей. Но он неверный. Ни с одной из них у меня романа не было. Как и с Ниной.
— Но ты убил их.
— Правильно.
— Почему?
— Потому что они не знали, что творится у них в голове. В отличие от тебя, Элис.
— В каком смысле?
Он улыбается и поднимает вверх еще одну прядь волос.
— Эту где лучше отрезать?
— Где хочешь.
Он снова щелкает ножницами совсем рядом с головой, и эта прядь тоже падает мне на колени. Трудно делать вид, будто меня совсем не огорчает это зрелище — неровные клочья волос, осыпающиеся с головы, — но я стараюсь держаться.
— А ты правда психотерапевт?
— Как я могу быть психотерапевтом, если я частный детектив? А, погоди, может, я и не частный детектив. — Размахивая ножницами в воздухе, он поясняет: — Весь секрет в том, чтобы быть тем, кем люди хотят тебя видеть. Тех устраивал психотерапевт, а для тебя пришлось придумать что-то новенькое. Тебе ведь нужен был избавитель, тот, кто спасет тебя и поможет загладить грехи. — Он смотрит на меня с выражением триумфа. — Я же прав, да, Элис? Это ведь ты была за рулем в тот вечер, когда погибли твои родители и сестра.
Я смотрю на него твердо, не мигая, чтобы он не понял, что он прав. Он поднимает еще одну прядь, и я сосредотачиваюсь на звуке, с которым ножницы перерезают ее, надеясь, что этот звук заглушит те, которые преследуют меня вот уже почти двадцать лет и будут преследовать до конца жизни: визг тормозов, скрежет металла, вопли боли и ужаса.
— Жаль, что ты так внезапно решила уехать из «Круга», — продолжает он. — Очень весело было слушать твои теории о том, кто убил Нину. Я едва поспевал за твоими подозрениями. Ты напоминала мне курицу с отрубленной головой. Подозревала подруг, их мужей, мужчину, которого вроде бы должна была любить, и даже агента по недвижимости. — Он отсекает ножницами еще прядь. — Ты, Элис, не очень хороший человек. Ты ведь это понимаешь, правда?
— По сравнению с тобой я ангел, — язвительно отвечаю я, чтобы скрыть стыд, который пробудили во мне его слова. — Ты манипулировал мной, чтобы заставить подозревать всех вокруг. Не удивлюсь, что это ты велел Лорне сказать мне, чтобы я никому не доверяла.
— Нет, это она сама, по глупости. Но я услышал, и она за это как следует поплатилась.
Я смотрю на него с нескрываемым отвращением.
— Ты с рождения был таким монстром или стал им со временем?
— А ты сама как думаешь?
Я перевожу взгляд туда, где на полу сидит Лорна. На ней лица нет от страха.
— Я думаю, в детстве у тебя была нормальная семья, значит, видимо, все дело в том, что тебя отвергла женщина — или даже несколько женщин, поэтому ты и стал нас ненавидеть. — Я делаю паузу. — Это была та женщина на фотографии, которую ты мне показывал, да? Та, про которую ты сказал, что это Хелен? У нее были длинные волосы, и, кажется, она была блондинкой. — Я кривлю губы в жалостливой улыбке. — Так вот что произошло — она тебя отвергла, и ты не смог этого пережить? Вот до чего ты нелепое убожество, а?
Он смеется — хриплым отрешенным смехом. Почему раньше я никогда у него такого не слышала?
Мои слова задели его. Он сует ножницы мне в волосы и принимается яростно кромсать направо и налево у самых корней, задевая кожу, и я невольно дергаюсь.
— Откуда у тебя ключ от нашей балконной двери? — спрашиваю я.
— Он был на связке ключей, которую Нина и Оливер дали моим родителям. Я их сохранил, надеясь, что однажды ключики мне пригодятся. — Он вздыхает с притворным огорчением: — Надо было Лео сменить все замки, а не только от парадной двери. — И вдруг улыбается: — Здорово, что ты принимала меня за Нину, когда я приходил к тебе по ночам.
Нестерпимо думать, что он слышал, как я говорила с ней, нестерпимо знать, что он видел меня во всей моей слабости.
— А какая нелепая затея — прятаться в шкафу, — насмешливо говорю я.
— Джон, по-моему, он умер. — Триумф Томаса нарушает дрожащий голос Лорны. Ножницы замирают. — По-моему, отец умер.
Я вижу в зеркале, как он подходит к тому месту, где сидит Лорна. Наклоняется, потом выпрямляется с выражением растерянности на лице, которое тут же прячет.
— Думаю, ты права, — говорит он с деланым безразличием.
Лорна рыдает в голос.
— Нам нужна скорая, — произносит она сквозь слезы. — Прошу тебя, Джон.
— Зачем, если он уже умер? — севшим голосом спрашивает он.
Он возвращается ко мне, и я вижу его бессильный гнев, вызванный смертью отца. Мне хочется утешить Лорну или увести ее отсюда подальше. Но я привязана к стулу и не могу сделать ни того ни другого. Я не могу вообще ничего. И вдруг впервые по-настоящему осознаю: я вот-вот умру.
— Они переехали сюда, чтобы сбежать от меня, — говорит он и снова принимается кромсать мои волосы, но делает это уже без особого энтузиазма. Видимо, к моей смерти он себя готовил, а вот к смерти отца — нет. — Они не сказали мне, что уезжают из Борнмута. Когда я вернулся из Парижа после того, как