— У них там что, атомная война была, и выжили только крысы? — догадался я.
— Не-не-не знаю, не интересовался, — отозвался Аркаша.
— А чем ты интересовался?
— Ничем. Чем меньше знаешь, тем лучше. Это бизнес. Вот, — он поднял с пола монету. — Зо-золото. Даже собирать не стали, оставили. Не Бог весть что, конечно, но все-все-таки…
— Слушай, но если эта крыса такая волшебница, почему она не могла сама освободиться?
— Она умеет только это, — ответил Аркаша, продолжая держать в руке монету. — Узкая спе-специализация. Да помогите же вы мне! — взмолился он. — Тут хо-холодно, а я голый!
И мы, наконец, сжалились. Все ж таки коммерческий директор. Нам с ним жить. Нашли ножовку, спустились, распилили цепь… И ничего он нам больше не рассказал, только благодарил.
Золотые монеты собрали и разделили поровну. Это нас не красит, скажите вы, а я отвечу: но и ничуть не порочит. Если золото есть, надо его разделить. Аркаша нашел в сарае и натянул на себя какие-то рваные джинсы, Чуч одолжил ему свой джемпер, и я развез их по домам. Утро вечера мудренее.
— …Игуаночка, миленькая, как тебе живется без меня?! — прижимая кошку к груди, запричитала Кристина, когда на следующий день я заехал в стационар, проведать ее. Мурка хихикнула, потерлась о ее щеку новеньким свежерегенерированным ухом и замурлыкала.
— Этот тип не обижает тебя? — указав на меня пальчиком, спросила Кристина и тут же объяснила мне причину своей тревоги: — Она такая беззащитная. Она совсем еще котенок.
Я согласно кивнул, но при этом незаметно подмигнул Мурке. Наша с ней тайна о ее «беззащитности» умрет вместе с нами.
— Бедная! — всхлипнула Кристина.
Видела бы она ее вчера…
Кстати. «Бедная»… Вчерашнее золото уже лежит на специальном счету, торжественно названном мною «Муркин Фонд». Отвага и преданность должны вознаграждаться. Вы спросите меня, зачем Мурке деньги? Поинтересуйтесь лучше у неё. Во всяком случае, когда об этом фонде я рассказывал ей, она довольно похохатывала. Да хотя бы, чтобы уши восстанавливать, если что… Опять же и котята могут случиться.
«Бедная»? Лично я еще ни разу не встречал такую респектабельную кошку, как наша Мурка. Но это тоже — наша с ней тайна.
Наша и больше ничья.
© Ю. Буркин, 2002.
Александр Борянский
ОДИНОКИЙ ВОИН
1
Покончить с собой я всегда успею.
Так думал молодой повеса, летя в пыли куда-нибудь. Ему надо было достичь края леса, края степи, достичь реки и уйти за нее, подальше от конфедерации племен, еще вчера бывшей для него всем, самым родным и любимым, да просто всем, больше у него ничего не было…
Он не мог думать, не мог рассчитывать свое будущее, потому что будущего у него больше не было. Но остаться и пасть, застигнутым в пределах родины не желавшим удалиться изгнанником, отдаться гибели, отказавшись от одиночества, что-то мешало.
В его краях одиночество считалось худшим наказанием. Они любили быть вместе, вечно вместе, с рождения и до ухода, они любили выступать множеством, словно у них у всех одна на всех воля, словно хотят они каждый день одного и того же, словно нет противоречий. Или привыкли…
Ночь окутывала, утро подступало, это кажется, что темно, утро явится скоро, как приговор. Если утром его нагонят, или даже не нагонят — встретят до реки… Он примет свой уход прежде срока, и отправят его прочь из нового дня его собратья.
Река служила границей между конфедерацией племен и зловещим кланом чужаков.
А горы… Горы не принадлежали ни тем, ни другим.
Он бежал и пытался понять, почему так случилось. Дыхание не подводило, расстояние поглощалось. Почему он, кровь в кровь своего племени, разделяющий всё и счастливый этим, почему вынужден мчаться ночью навстречу позорной судьбе?
Да и та скорей всего оборвется с ближайшим восходом солнца… Почему?
Племен много, но все связаны. Свое племя — братья. Другие — соратники, близкокровники. Вот прибывают посланцы могучего рода буленбейсеров… Их приветствуют, на другую ночь назначены беседы вождей о совместной атаке земель клана. И назначена дружественная охота.
Если бы вернуть назад эту охоту, если бы можно!..
Когда дикий вепрь выбежал на поляну, кто знает, какая сила погнала неразумного зверя на главу посланцев? Тот не мог быть трусом, иначе не стал бы столь уважаем в своем роду. И вот он ныряет в сторону от вепря, и зверь клыками вонзается в совсем юного охотника, не ожидавшего внезапной подлости.
Если б он ждал! И если б не был юный охотник его третьим молочным братом…
Так ненормально много «почему» и «если бы»… За всю жизнь столько не набралось. Не нужны они были до сих пор в жизни.
Он услыхал запах мяты и остановился.
Куда бежать? От кого он стремится спастись? Это невозможно. Убежать от всего, что дорого, от детства и инстинктивных движений — ну как это сделаешь?
Мята напомнила ему собственное ранение, и как его выхаживали…
Он замер на границе леса и степи. Река не слышна, река далеко.
Надо вернуться и принять неизбежное.
Стараясь не чувствовать, как пахнет мята, он сделал несколько шагов…
И вновь побежал.
Ему просто нужна была короткая передышка.
…И когда он понял, что удар, нанесенный вепрем, конечен, он бросился и отплатил буленбейсеру. Наверное, он здорово любил брата, больше остальных братьев, наверное, так нельзя. Ведь он даже не вызвал посланца на бой. Ведь он не ударил и не позволил защититься. Он доисторически загрыз виновного, повалив на землю, вцепившись зубами в мягкое горло и не отпустив.
Это вкус крови, пусть в памяти, перебил запах мяты и позволил продолжить бег.
Если бы не это убийство, он успел бы сказать брату: «Я любил тебя!» Но тут уж пришлось выбирать. Он успел отомстить. Он не успел прорычать слова отчаяния, слова любви.
Ведь в таком случае он отпустил бы горло.
И гневные вопросы на заре, всеобщее осуждение: как, он предпочел личное общему! Этот для него был брат, а племя, выходит, не братья? А другие племена, союзные, близкокровные, кто они для него, враги?!
И на всё один ответ: изгнание. Прочь, ты, поставивший в центр мира себя!
Времени — до следующего утра. Будучи встречен в пределах наших, познаешь ты стыдный уход, не в схватке, не на охоте, как тот, кого ты защищал…
Уход волею своих. Отказ тебе от мира решением собственного племени.
Что бывает хуже?
Песни учат, что хуже бывает странствие в чужих краях.
Испытывал ли он страх? С приближением реки дальнейшая жизнь становилась всё реальней…
А чего бояться? Пожелай конфедерация племен — его бы уже догнали. Пожелай раньше его родное племя — его бы не отпустили в эту безнадежную гонку, безнадежную не потому, что нельзя успеть, а потому что незачем успевать.
Только бы не встретить за рекой Одинокого Воина — и спасен.
Одинокий Воин был ужасом… нет, ужас неверное выражение, Одинокий Воин был постоянной проблемой собратьев. Это так говорилось: «Одинокий Воин», как будто речь шла всегда об одном существе. На самом деле, они бывали разные, однако воевали исключительно поодиночке. Ни разу собратья не сражались сразу с двумя Одинокими Воинами. Чтобы выстоять против этого удивительного, редкого бойца требовалось около двадцати собратьев. Будь бегущий даже лучшим изо всех, а он таковым не был, все равно он не смел бы надеяться на удачу в поединке с Одиноким Воином.
Но он его не встретит, к счастью для племен Одинокий Воин не приходит часто. Когда его видят — это событие. Может быть, дело в том, что и прятаться этот враг умеет превосходно.
Враг… А нет больше врагов. Это теперь не его враги. Он подвешен в пустоте, ни врагов, ни друзей. Как отвратительно быть одному!
Не исключено, что молочному брату и бедняге буленбейсеру сейчас лучше.
Он прыгнул в реку и поплыл.
Так началось изгнание.
Вода не была холодной, но течение ощутимо относило в сторону.
Я должен забыть свое имя.
Он должен был вышвырнуть имя, утопить его в пограничной реке: изгнав, племя отбирало данное ему при рождении; его бывшее имя по закону теперь принадлежало племени. Он не жалел. Он лишь помнил, что обязан забыть.
Для изгнанников одно имя на всех — Волк.
Он преодолел течение, стараясь держать голову над водой. В тот миг, когда он вышел из реки, кусты шевельнулись.
Капли с его тела падали на песок, а он застыл, он врос в чужой берег, так как узнал боевую раскраску.
Одинокий Воин глядел на него безразличным горящим взором. Никуда не спеша. Немного задумчиво.
2
Вся эта история могла не начаться и, соответственно, не закончиться, если бы в ветвях, прямо над ужасающим, словно светящимся в ночи силуэтом Одинокого Воина не ждал с интересом нахохлившийся, изо всех сил старающийся не спать попугай.